Децимация

В номер зашел Орест Яцишин. Со времени памятного боя под Крутами прошло больше месяца. Орест изменился внешне и внутренне. Еще недавно шаткие юношеские черты лица заострились и посуровели. Рана зажила. Он стал молчаливым и подозрительным. Всей своей молодой душой он переживал позор под Крутами. Их, молодых людей, живыми вышло из боя немного. Мало кто знал всю правду об этом событии. Их попросили не рассказывать, как они расстреляли солдат с Румынского фронта, а только о самом бое с москвинами. Ореста мучил вопрос: «А правильной ли была жертва под Крутами? Что она изменила в положении Украины?» И, когда он задавал себе такой вопрос, перед его глазами вставал белый снег, красный от крови, и смертные оскалы его убитых товарищей, и он вновь задавал себе вопрос: «Зачем и кому нужна была наша жизнь, только начинающих расцветать людей? Ведь война с москалями была уже проиграна. Зачем нас послали на безнадежное дело? Зачем?» И он вспоминал молодого, но уже сурового красного командира, который был с Украины и знал украинский язык. Он отпустил его, даровал жизнь, но опозорил на всю жизнь – ему пришлось говорить на его, ворожьей галицийцам, мове. Лучше бы убил, как других. Но об этом позорном для себя случае он никому не говорил.

Грушевский сидел в кресле и мысленно прокручивал сегодняшнее заседание рады и встречу в немецком штабе. Как он был красив и уверен на заседании рады, показывал пример государственной мудрости своим молодым коллегам, и как низок и беспомощен перед немецким генералом. Он сейчас до глубины души возмущался бесцеремонностью немцев. Как они смеют вмешиваться во внутренние дела суверенной Украины? В мирном договоре ясно сказано о разграничении полномочий между Германией и Центральной радой. На Украине одна власть – Центральная рада. А германский штаб должен подчиняться ей! А они что делают? «Пусти свинью за стол, она и ноги на стол», – к неожиданному для себя выводу о немцах пришел Грушевский. Из этого подавленного состояния его вывел приход Ореста. Он коснулся губами щеки Грушевского, что вызвало у последнего прилив сыновней нежности.

– Садись, Орест. Что привело тебя ко мне? Ты занимаешься в университете? – старчески суетясь, засыпал он его вопросами, чтобы быстрее отвлечься от неприятных дум.

– Да, занимаемся. Только учебный процесс оставляет желать лучшего.

– Почему?

– Многие преподаватели уехали, другие отказываются проводить занятия из-за непонятного положения Украины, – как выразился один из них. Он сказал, что не знает, что читать нам и о чем. А те книжки об украинцах, которые сейчас изданы, он называет историческим бредом. Состояние обучения плохое, – заключил Орест.

– А мне так иногда хочется войти в аудиторию, заполненную студентами, жадно желающими получить знания… – замечтался Грушевский. – И рассказал бы я им, как надо бороться за свой народ и не сомневаться в этой борьбе. Нам надо воспитывать не сомневающихся в своей борьбе людей, бескомпромиссных. Сейчас их мало. Так бы я воспитывал студентов.

Орест, словно собравшись с духом, ответил:

– Были такие люди – бескомпромиссные, молодые, красивые. Полегли под Крутами. За что?

Грушевский от такого неожиданного вопроса открыл рот: «Какое право он имеет так меня спрашивать, зачем?» Но вслух ответил:

– Да, они погибли. Но их подвиг только подчеркивает величие нашей идеи и наоборот – слабость и жестокость москалей, которые зверски убили их. Да, по-звериному.

– Так, отец… но красные нам только отомстили за нашу жестокость, которую мы сотворили первыми.

– Расскажи об этом подробнее, как очевидец. А то ходит много разных слухов об этом бое… расскажи мне все как было?..

И Орест стал рассказывать, как накануне боя с красными их командиры дали им понюхать вкус человеческой крови. Как они стреляли и кололи штыками безоружных, демобилизованных солдат с Румынского фронта. И он заколол одного, и до сих помнит запах его крови. Тихим, но полным чистого трагизма голосом он рассказывал, как командиры выбрали неудачное место для боя, и все они очутились под прицельным огнем пулеметов красных. Не скрывая слез рассказал, как они, отступая, заблудились и вышли на станцию, где уже были красные, и он видел оставшихся в живых солдат с Румынского фронта, и как эти солдаты безжалостны убивали его товарищей. Его спасло только то, что он вышел на станцию позже других. Потом дрожащим от волнения голосом рассказал, как красный командир не дал убить его солдату-румынцу, а наоборот – отпустил. А почему он так сделал, он не знает до сих пор.

Грушевский слушал его со слезами на глазах и испытывал к сыну своего товарища жгучую любовь. Запинаясь, он сказал:

– Тебя отпустил русский командир потому, что увидел стойкость твоего духа, твою готовность, как Сцевола, пожертвовать собой. И он тебя испугался. Ты оказался сильнее его духом – и победил.

– Командир не был москалем. Он из Донбасса.

– Это почти одинаково. За Донбасс нам придется долго бороться, чтобы он соответствовал нашему духу.

– Почему нас не поддержали солдаты украинских полков?