Децимация

– Два полка – Богдана Хмельницкого и Сагайдачного – оказались распропагандированы большевиками, и выступили против нас. Эти солдаты предали национальную идею, и им воздаться должное. Надо армию создавать из преданных национальной идее воякив, которые бы ни в каких трудных условиях не предали нас, – как вы не предали, сражавшиеся под Крутами… или галицийские курени. Настоящих украинцев еще надо долго воспитывать, – с горечью закончил Грушевский после своего простого объяснения этого сложного обстоятельства.

– Как вспомню своих товарищей, то так горько становится на душе… а сейчас чуть ли не все газеты пишут, что это была напрасная жертва, что в нашей гибели виновата Центральная рада.

– Да, – мягко прервал его Грушевский, – но так пишут пророссийские газеты, типа «Киевлянина». Они обвиняют раду и прежде всего меня, что гибель гимназистов и студентов – на моей совести. Я не снимаю с себя ответственности. Она присутствует. Надо было мне вас, молодых и горячих, остановить. Но я тогда не успел этого сделать. Работы было много, даже спать приходилось в кресле, под снарядами красных. Но гордись, Орест, тем, что ваш подвиг будут помнить в веках. Эта кровь, которая пролита сейчас вроде напрасно, в дальнейшем станет символом нашей борьбы. На вашем героическом примере будут воспитываться новые поколения борцов, таких же, как и вы – смелых и прямодушных, и они свернут шею московскому зверю. В Круты уже выехал поезд, который привезет в Киев тела двадцати девяти юнаков, погибших на станции. Мы их при всем народе торжественно, с траурными залпами похороним на Аскольдовой могиле, в древнем, святом месте Киева, где хоронили только героев, пострадавших за высокую идею.

Он посмотрел на Ореста. Тот смущенно склонил голову, и слезы текли по его щекам, орошая солью первые пробившиеся усы.

– Я бы мог быть тридцатым, – глухо произнес Орест. – Был бы ровный счет. Зачем я остался жить?

– Чтобы всем рассказать об этом подвиге. Но только не о том, как вы убивали безоружных солдат, а как лежали под беспощадным огнем красных, как вас двадцать девять – раненых и уставших – кололи штыками жестокие москали. Об этом расскажешь. Понятно? – и он ласково потрепал курчавые волосы Ореста. – Вот, почитай стихотворение в газете – на смерть героев.

Грушевский дал ему газету «Нова рада», и Орест стал вслух читать стихи, подписанные фамилией П. Тычина.

На Аскольдовой могили

Поховалы их –

Тридцать мучнив-украинцив,

Славных молодых.

– Их – двадцать девять, а со мной было бы тридцать. Тогда бы автор не ошибся.

– Перестань думать об этом и не критикуй поэта. Он округлил количество погибших для рифмы.

На Аскольдовой могили

Украинский цвит! –

По крывавий по дорози

Нам иты у свит.

– Да, – эхом откликнулся Грушевский, – много еще прольется украинской крови с нашей стороны.

– Но еще больше украинской и москальской крови прольется с той стороны! – неожиданно со злой угрозой произнес Орест.

На кого посмила знятысь

Зрадныка рука?..

…На кого завзявся Каин?

Боже, покарай!

– А кого он имеет ввиду под словом зраднык – предателя? – спросил Орест.

– Видимо, тех украинцев, – жестко ответил Грушевский. – Как тот командир с Донбасса, отпустивший тебя… тех, которые пошли не с нами, а с большевиками! Они, конечно же, хуже Каина. Тебе понравились стихи?

– Да.

– Побольше бы таких людей, как вот этот поэт Тычина, тогда бы наше дело стало крепким и надежным.

– А когда похороны?

– Как только их тела привезут, так сразу же на другой день. Я лично буду на похоронах. Я уже продумываю речь, которую там скажу. Начну ее словами по-латыни: «Dulce et decorum est pro patria mori!» – «Сладко и хорошо умереть за отчизну». Звучит? Я скажу так, чтобы все почувствовали величие их подвига. «Вы, как защитники Фермопил, легли на украинской земле, чтобы своей кровью смыть позор, нанесенный нашей земле за много веков нашими врагами». Как ты думаешь, Орест, хорошее будет сравнение?

– Да. Но только царя Леонида поддержала вся Греция, а нас Украина не поддержала.

– Не говори так, Орест. Мы заставим Украину поддержать нашу идею! Должны это сделать! А сейчас мне надо заняться делами. Приходи на ужин.

– Хорошо, отец, – ответил Орест и вышел.

Грушевский подошел к столу и стал просматривать документы. Вдруг он вспомнил, что обещал немцам задержать принятие закона о социализации земли. Как это сделать? Объяснить ситуацию некоторым членам кабинета и заручиться их поддержкой. Нет, этого никому говорить нельзя. Пока просто не надо ставить его в повестку дня. Но как быть с крестьянством? Оно сейчас бунтует, а потом поднимет восстание… что будет? И, чтобы не думать больше о насущных проблемах, он стал продолжать писать брошюру «На пороге новой Украины» – малороссов нада просвещать в галицийском доме.

44