Децимация

– Я – представитель одной из этих стран. И мне, при всем к вам уважении, неприятно слушать слова, пророчествующие поражение моей страны. Тем не менее, как журналист я обязан выслушать и эту точку зрения.

Шульгин, видимо, решил сказать Россу все до конца:

– Вы с радой подписали договор и обязаны относиться к ней, как к равноправному партнеру. Но вы так к ней не относитесь. Потому что понимаете – эту националистическую силу основные революционные силы сотрут в порошок, а вам покажут на дверь. Вы уйдете отсюда живыми, но униженными. Вы не сможете противостоять всему миру, и ваше поражение является вопросом времени. Оккупация вами Украины даст вам сырье и продовольствие, позволит вам продлить войну на полгода-год, но все закончится неудачей. Эта затяжка войны принесет дополнительные жертвы и вам, и всем воюющим странам. И эта вина за потери будет целиком лежать на… – он заколебался, какой сделать вывод, и закончил: – На украинской раде. И этого вы и другие страны ей не простите. Они предали Антанту, они предадут и вас. Идеология, подчинившая себе мозг, здравый смысл человека – готова на любую подлость.

Росс встал:

– Я вам благодарен господин Шульгин за откровенную беседу. Надеюсь, что не все сказанное вами сбудется.

Шульгин развел руками, как бы говоря – все может быть. Они расстались, пожав друг другу руки, и Шульгин, оставшись один, стал по горячим следам делать дневниковые записи.

Колин Росс ехал в автомобиле по улицам древней русской столицы. Вечерело. В окнах ресторанов светились электрические огни, слышалась веселая музыка. У синематографа толпился народ. По улицам передвигались редкие автомобили, но зато, как челноки, сновали извозчики, по тротуарам прогуливались горожане и приезжие. А между ними с карабинами на плечах, как гаранты спокойствия, с невозмутимыми лицами ходили немецкие патрули.

«Необходимо внести коррективы в свой отчет в Берлин, – подумал Росс. – Шульгин мне рассказал то, о чем я раньше старался не думать, хотя все понимал. Надо предугадать развитие событий на ближайшее и дальнейшее будущее. Пока в России смута, надо ее окончательно ослабить… – и с грустью констатировал, что мысленно соглашается со словами Шульгина о скором поражении своей страны в войне. – Но это уже дело не Германии, а всего мира. А с игрой в самостоятельное украинское государство надо кончать, если мы хотим закрепиться здесь. Надо, чтобы Берлин взял протекторат над этой территорией. Думаю, Европа и мир, после подписания перемирия или мира, этот наш шаг поддержит. А украинских политиков спрашивать не будем. Идеология готова на любую подлость, а националистическая – тем более, – вспомнил он слова Шульгина. – Поэтому не стоит церемониться с нынешним украинским руководством. Надо отправить его в архив истории».

Мартовский вечер был прохладен. Росс плотнее закутался в пальто и, подъехав к гостинице, войдя в свой номер, сразу же сел за исправление отчета.

Часть VIII

45

Херсон. Один из первых городов на Юге России, заложенный в Причерноморье более века назад. Россия отвоевала северное побережье Черного моря у Турции и по-настоящему стала морской державой. Хотя Херсон носил официальный статус губернского города, но в отличие от своих соседей – Одессы и Николаева, имеющим яркую и громкую славу на всех морях – был тихим провинциальным городком. В морском обороте он не мог сравниться с соседями, а предприятия, кроме верфи Вальдона да завода сельскохозяйственных машин Гуревича, носили полукустарный характер: пивоваренные, мыловаренные, консервный, конфетный, макаронный, табачный, гильзовый – но не для производства патронов, а для папирос.

Херсон, особенно летом, изумительно красив – как девушка в ярком народном наряде. Стройный, из-за прямых, точно луч света, пересекающихся под прямым углом улиц, выложенных гранитным булыжником, и тротуаров с аккуратно подогнанными плитками из вулканических пород, привезенных из Италии от знаменитых Везувия и Этны, Херсон одновременно напоминал элегантного мужчину. Роскошные кроны величественных благородных каштанов и когда-то завезенных из южных краев зеленоглазых, с карими рябинками бесстыдниц, придавали городу идиллический, томно-лукавый вид, где хотелось наслаждаться, созерцать и отдыхать.

Открывающийся с Суворовского проспекта царственный вид заросших девственными кустами и травами островов Днепра будил лирическое настроение в душе. Морские суда в порту, грохот кранов, пароходные гудки манили романтикой нелегких дальних морских дорог. Но, когда взгляд падал на Забалку, Военный Форштадт, то безмятежность и созерцательность в душе исчезали. Было больно смотреть на камышовые, иногда наполовину врытые в землю мазанки; баб, несущих по грязным от дождя улицам коромысла с ведрами днепровской воды; грязных мужиков, не имеющих, особенно зимой, возможности отмыть свое тело от железной копоти и масла.