Децимация

Радько жил в южной части Липовой Долины и, хотя хозяйство его было некрупное – Тимофей только десять лет назад отделился от родителей, – но достаточно крепкое, и до войны он вплотную приблизился к середнячеству. Но пока он два с половиной года служил в армии, без его мужских рук многое обветшало, заржавело и порушилось. Старший сын – двенадцати лет – не мог его полностью заменить, а с младшей дочери вообще никакого спроса – ей надо готовить приданое, чтобы достойно передать в другую семью. Его фронтового пособия, которое выплачивалось семьям солдат, едва хватало для прокормления детей, а о покупке мануфактуры не могло идти и речи. За хозяйство надо было сызнова браться, как в начале – десять лет назад.

Спрятав винтовку на сеновале, чтобы ненароком дети не нашли, Тимофей с упоенной радостью окунулся в каждодневную, утомительную, но такую приятную для души и тела крестьянскую работу. Вместе с сыном он настелил новую крышу на хлеве и сам хлев поправил – в апреле корова должна была принести приплод, навел порядок на сеновале, заделал дырки в плетне новыми ветками таволги. Жена его, Дарья, вроде бы увядшая в войну от непрерывных забот, с приходом мужа расцвела, исчезли резкость движений и приниженность, а появилась плавность не только в повороте головы, а всего тела, лицо зарумянилось, а волосы, ранее прихватываемые небрежным узлом на затылке из-за недостатка времени и внимания, теперь, заплетенные в тугие косы, аккуратно укладывались сверху и не были припрятаны, как раньше – под косынкой или платком. Удовлетворенность и взаимопонимание воцарилось в доме с приходом хозяина. Да и было чему радоваться домочадцам – Тимофей спиртным не злоупотреблял, с утра до вечера по хозяйству, с женой и детьми ласков и рассудителен. Сын и дочь весь день ходят за ним по пятам, ловят каждое слово, не жалея ног, – смотри, лоб разобьют! – бросаются выполнять отцовские просьбы принести что-то, подержать это, ответить на такой-то вопрос, – всего и не перечислишь. Дарья аж завидовала сыну и дочери, что они могут проводить больше времени с отцом, чем она с мужем. Уже планировали расширение хозяйства – купить лошадь на деньги, взятые у родителей, – но опасно, как бы не реквизировали, что происходило при всех властях. Но лошадь все равно в хозяйстве нужна. И еще одна причина, которая беспокоила не только Тимофея, но и всех селян – что делать с землей? Время подходит сеять. Советская власть им дала землю, а украинская власть призвала землю не делить, а ждать какого-то закона. А куда дальше ждать? Уже весна, – неделя-две и пора сеять. Не посеешь вовремя – не соберешь ни шиша.

Сегодня Тимофей собрался идти на сход. Приехали какие-то эмиссары и будут обсуждать селянский вопрос. Этот вопрос очень волновал Тимофея, – к своему законному участку в пять десятин, он хотел прихватить, пока на этот год, еще столько же. И, когда яркое весеннее солнце, склоняясь к земле, зарумянилось розовым цветом, как августовское спелое яблоко, Тимофей пошел на сход.

Селян собралось много, и решили проводить его не в волостной хате, а на улице. Мужики стояли группками, курили самокрутки с крепким самосадом и обсуждали меж собой вопрос, – что скажет новая власть о земле, и приходили к выводу: если разговора о земле не состоится, то в ближайшее время они вместе с головой совета начнут делить ее сами. А то идут разговоры, что скоро должен вернуться сюда барин – Апостол, а пока его нет, надо землю поделить, а потом будь, что будет. Так была настроена голытьба, так же были настроены заможные селяне или куркули. Только одно смущало голытьбу – куркули возьмут земли больше, – те-то поднять ее могут, а они нет. Но все были едины в том, что землю делить треба и негайно.

Наконец из хаты сельсовета на крыльцо вышел его голова Печенега – богатый куркуль, имеющий землю еще от своего деда, а с ним какой-то эмиссар. Это слово селяне произносили уважительно шепотком, правда, не понимая его смысла, но чувствуя – это важная персона, от которой во многом зависит их жизнь. Эмиссар был в сером, хорошо подогнанном демисезонном пальто, – худощавый мужчина лет тридцати с усами и бородкой. Его сопровождали двое, также в городской одежде, и один в папахе, который распоряжался пятью конными гайдамаками. Народ на площади замолчал, крепче затянувшись самокрутками, и повернул головы в сторону приезжих. Все ждали, что скажет городской деятель, какие известия, радующие душу селян, он привез.

– Громада! – прокашлявшись, обратился к сходу голова совета Печенега. – К нам с Киеву приехал пан… – он запнулся и посмотрел в бумажку, которую держал в руке, – пан Свищук. Он расскажет, как нам дальше жить и шо робить. Он эмиссар, а не какой-то комиссар. Прошу пана.

По толпе прошел шумок, – это не безграмотный советский комиссар, который только мог твердить – делите землю панов, а грамотный эмиссар – он-то научит, как надо делить землю.