Децимация

Получив патроны, Аркадий встал с левого края шеренги расстреливающих. Он посмотрел на стоящих у стены красных. Никто из них не молил о пощаде, эти люди знали, на что шли. Неожиданно его глаза встретились с насмешливыми глазами того работяги в ватнике, который еще совсем недавно мог его убить. Аркадию показалось, что тот смотрит на него, и на лице, как на маске, недавно раскрашенной художником, невысохшей краской блестела свежая кровь, и только глаза, выделявшиеся черными дырами, смеялись: «Давай, сынок, не трусь». И Аркадий отвел свой взгляд от этих глаз.

Раздалась команда Веденяпинского, и все приложили винтовки к плечу и прицелились.

– Пли!

Аркадий взглянул в насмешливые глаза красного, – человека, которого он должен убить, выстрелил намного выше его головы и закрыл глаза, чтобы не видеть происходящего. Когда он открыл их, то увидел, что его работяга лежит на земле, не шевелясь. «Это не моя пуля, не моя…» – лихорадочно успокаивал он себя, раненые корчились на земле, но человек пять-семь красных стояли на ногах, – кто держась за стенку, а кто даже не прислонившись к ней. Аркадий видел, как Веденяпинский, капитан и другие офицеры вышли впереди шеренги гимназистов и из револьверов стреляли по оставшимся в живых красным. Ему стало плохо, и он, пошатываясь, вышел из строя и, опершись на винтовку, старался подавить подступившую к горлу тошноту. Пустой желудок не выделял ничего, мучая организм своими судорогами, и только горькая слюна свисала из рта и не хотела отрываться от губ.

Веденяпинский подошел к нему, зло взглянул, выхватил у него винтовку и презрительно произнес:

– Пшел отсюда вон, музыкант! – этим он как бы подвел итог его никчемности перед другими.

Аркадий, не дожидаясь следующих бранных слов, бросился бежать, не оглядываясь, под язвительными взглядами других. Его только заставил вздрогнуть еще один залп из винтовок, но он уже не слышал револьверных выстрелов, добивающих раненных.

В своей квартирке, сбросив плащ, он ничком упал на диван и, впервые за всю эту страшную и бурную ночь, заплакал. Его чувствительная натура, привыкшая видеть ломающиеся страдания в кино, читать о них в книгах и выражать постороннюю боль в музыке, сегодня столкнулась лицом к лицу с жутким водопадом жизни, который невозможно выразить ничем. Водопад его скомкал, сжал, превратил в ничтожество и отбросил в первобытное состояние. Прежней осталась только оболочка, а внутри все другое – рваное, раздробленное и уже больше никогда не совместимое друг с другом. Значит, познал реальную жизнь? Нет! Нет!! И еще раз нет!!! Такой жизни не желаю, не приемлю, ненавижу! Он любил свою жизнь, пусть и шедшую понарошку, на острие чужих бед и страданий, но не эту, которую навязывают ему сейчас. «Будь проклята война и революция! – в отчаянии думал, вытирая слезы, Аркадий. – Пропади все это пропадом! А что да здравствует? Что?..» Неужели сейчас не возможно какое-то стремление? Ждать, когда все закончится? Ждать, ждать, ждать… а может, окунуться в ту жизнь, каковой она является? Нет, нет, нет! Где выход? Где!!!

Скрипнула дверь, и Аркадий, повернув голову, увидел входящую Татьяну. Он сейчас смотрел на нее не просто недоброжелательно, а враждебно. Если бы не она, он никогда бы не пошел туда, где мужчины становятся героями.

Таня сразу же заметила – это не восторженно-влюбленный взор, а другой – обвиняющий. И она действительно чувствовала себя виноватой, что раньше никогда не проявлялось в ее отношениях с ним. Она подошла к дивану, присела на краешек и тихим, извиняющим голосом произнесла:

– Я постучалась, но ты не ответил. Я сама вошла, без приглашения. Ты плачешь? Не отвечай, я вижу.

И она ласково, по-матерински погладила его по голове, отчего слезы у Аркадия потекли еще обильнее.

– Я понимаю, что виновата. Могла бы запретить тебе идти туда. Прости меня. Прости… я сама, когда убили мужа, так же плакала, думала – не выживу, наложу руки… – она вздохнула. – Но выжила, стала равнодушной и счастливой в несчастье.

Она гладила его рукой по волосам. Заметив синяк, вздувшийся на щеке, нежным, тонким прикосновением погладила и, наклонившись, поцеловала его. Когда-то, может, несколько часов назад, Аркадий затрепетал бы от этого прикосновения, щекотания светлых волос, но сейчас остался холоден. И это Таня заметила:

– Ты всегда был добр со мной, утешал, стремился во всем помочь, часть моей боли разделить со мной или всю ее взять себе. Спасибо тебе за это. Теперь я обязана тебя утешить, отвлечь от пережитого. Если бы я знала, что на тебя это так серьезно подействует, я бы тебя не отпустила, и все бы у нас осталось по-прежнему. Сейчас у нас все будет по-новому, я искуплю свою вину. Прости мою жестокость к тебе. Будь тоже жестоким ко мне.