Децимация

Аркадий уже не плакал, а с недоверчивым изумлением слушал ее слова и не заметил, как под влиянием ее слов чувство отчаяния, еще недавно владевшее им, стало таять. Таня встала, сняла платье и аккуратно положила его на стул, сняла заколку, и волосы разметались по голым плечам, потом медленно сняла с безымянного пальца обручальное кольцо и положила его на пианино…

– Что ты делаешь? – почему-то робко спросил Аркадий. – Зачем? Возьми лучше свой пистолет обратно.

– Я дарю тебе – моему герою – этот браунинг. Он мужчине пригодится больше, чем мне – женщине. Встань я поправлю постель…

Аркадий встал, а она расправила простынь, поправила подушку и одеяло, снова села на край, опустив босые ноги на пол.

– Иди ко мне, мой несчастный герой.

И Аркадий, сам не ожидая от себя такого поступка – это он видел в кино, вдруг с трепетом опустился перед ней на колени и поцеловал ее обнаженное колено – сначала одно, потом другое.

– Богиня моя, – почему-то возвышенно прошептал он. – Я твой раб.

– Нет. Сегодня я – твоя рабыня, – прошептала Таня в ответ. – Поднимись, прижми меня к себе… крепче, еще крепче… мой герой, целуй меня… возьми на руки… я твоя.

Аркадий поднял ее на руки и осторожно, как хрупкий сосуд, положил на постель.

В окно пробился весенний, утренний, поэтому пока еще робкий лучик света, пробежал неслышно по потолку и, став крепнуть, опустился ниже, пробежал по стене, но так и не достиг пола.

Солнце к полудню ушло из квадрата окна.

54

Киев. Апрель восемнадцатого. Мягкое весеннее солнце облило золотые купола православных храмов свои теплом, и они пламенели янтарным маревом в лазурном бесконечье. Красавец-Днепр, как и много тысячелетий подряд, медленно и величественно катил свои воды. Его острова вспыхнули легким изумрудным весенним пламенем, и напоминали историческое прошлое Руси: вот шапка Владимира Мономаха, то – Ярослава Мудрого, а это —Владимира-Ясное Солнышко, а эти шапки – других древнерусских деятелей, разбросанные ими на могучем течении реки в память потомству. В древнерусской столице приготовились распуститься знаменитые на весь свет киевские каштаны, выбросив прямо к небу пирамидки своих зеленых мягко-колючих шариков. Еще неделя – и шершаво-белые, с красными прожилками цветы вспыхнут маленькими каштановыми елочками. Живописна весенняя палитра Киева, контрастирующая с голубым небом, зеленью парков, темнотой воды и древними разноцветными постройками. И только по булыжным улицам, рядом с резиновым шорохом проносящихся экипажей, размеренно цокали железные копыта лошадей, со всадниками, пришедшими из Германии, а рядом с русскими названиями улиц красовались эти же надписи на немецком языке. Гуляющая публика была довольна покоем, который ей обеспечивали немецкие штыки. Опозоренный Киев – колыбель городов русских – добровольно, по милости непонятных Украине руководителей, отдан в руки чужеземцев. Такого в истории православного города не было – без боя он еще не сдавался ни басурманам, ни католикам, ни протестантам, ни какому-нибудь другому врагу.