Децимация

Винниченко по Владимирской направлялся в Педагогический музей – резиденцию Центральной рады. Недавно он вернулся из Геническа, где переждал большевистское и немецкое нашествия, и ему хотелось снова попасть в водоворот политической борьбы, интриг и подлостей. Многое ему пришлось за эти три с лишним месяца передумать. Ошибки, допущенные им в бытность его руководителем правительства, по прошествии времени вырисовывались более выпукло и намного ярче, чем раньше. Главное, что он понял – национальное движение и социально-экономические реформы должны идти совместно, рука об руку, и ни в коем случае борьба за национальное возрождение не должна обгонять материальную основу существования народа. Иначе идея национального возрождения останется лишь идеей, парящей в пустоте и непонятной населению. Но существовала и другая опасность – если полностью удовлетворить социально-экономические требования народа, постоянно не подсовывать ему образ врага, то народ, удовлетворенный материальной жизнью, может откинуть национальную идею. Вполне возможно, он будет хорошо трудиться, растить своих детей и внуков, решать свои личные проблемы, но он не должен замыкаться в себе, в своей будничности. Ему нужно подбрасывать идеи, ведущие его к борьбе, той борьбе, которую укажут руководители. Ему нужны постоянные потрясения, чтобы руководители национальной идеи оставались у власти. Ему нужен образ не временного, а постоянного врага. Но как все это провести в жизнь? И Винниченко приходил к парадоксальному выводу – чтобы бороться за национальное возрождение, народу необходимо чего-то не додавать, держать в напряжении – военном и социальном. Без этого борьба за идею невозможна. Да, народ надо держать в постоянном напряжении! Его душа писателя и драматурга, хорошо знающая и с большой любовью описывающая украинскую жизнь, не могла совместить этих двух противоположных начал – философского и экономического. И вот сейчас он шел в тот дом, из которого раньше пытался управлять народом – с целью поговорить с соратниками по национальной борьбе, поделиться своими мыслями и сомнениями и, быть может, помочь им в исправлении предыдущих ошибок и не допускать новых. Так же ему хотелось вновь получить какую-то должность в руководстве державой. Но он сам просить об этом не будет – пусть его попросят помочь в этом руководстве.

При входе в здание гайдамак долго мусолил его документ, удостоверяющий личность. Для справки спросил, где родился. Уязвленный таким приемом – его, бывшего голову правительства еще о чем-то расспрашивают, – Винниченко резко ответил гайдамаку:

– На Херсонщине. И бегом приведите своего начальника!

Гайдамак презрительно скривил губы – Херсонщина разве это Украина! Но начальника, на всякий случай, позвал. Пусть он разбирается.

Винниченко обратил внимание на то, что резиденция рады заполнена большим, чем раньше, количеством гражданских и военных, говорящих не как его земляки-херсонцы, а с великой примесью польских, немецких, венгерских и других иностранных слов, не отчетливо, степенно и ясно, выговаривая слова и предложения, как его земляки Приазовья, а как-то быстро, перешептывая, комкая слова. Винниченко знал галицийское наречие, но в своих произведениях старался применять красивую задушевную мову Поднепровья. И Винниченко сделал неутешительный вывод – дела рады плохи, раз она опирается на галицийские политические и военные силы. В его время в составе рады было больше выходцев с российской Украины, и то их украинский народ не поддержал, а сейчас… он мысленно с безнадежностью махнул на все это рукой.

Его пропустили в здание, и по широкой лестнице он поднялся на второй этаж, где встретился в коридоре с министром земледелия, бывшим секретарем продовольствия в его кабинете – Ковалевским. Тот обрадованно пожал руку Винниченко и пригласил его в свой кабинет.

– Рассказывайте, дорогой Владимир Кириллович, где вы были, что видели? – радушно приветствовал его Ковалевский.

– Многого насмотрелся, дорогой Николай Николаевич, – в тон ему ответил Винниченко. – Многое продумал. Уже несколько дней нахожусь в Киеве, анализирую состояние дел на Украине и, увы, прихожу к нерадостному выводу – в политике Центральной ряды ничего не изменилось.

– Ну что вы! – будто от удивления поднял вверх брови Ковалевский. – Конечно, после прихода немцев мы стали другими. Мы пригласили немцев для борьбы с большевиками, а оказались спутанными ими по рукам и ногам. Вот в чем наша сложность. Но я думаю – как закончатся военные действия, у немцев исчезнет главный козырь в давлении на нас, и тогда в мирных условиях мы заставим их выполнять наши указания.

– Сомневаюсь. На их стороне сила. А у кого сила, у того и правда, и потребуются сверх усилия, чтобы наша правда оказалась сильнее! – блеснул литературным красноречием Винниченко. – Читаю газеты – кругом скандалы, и везде рядом с ними упоминается рада. Вот – похищение какого-то банкира…