Детство и общество

Здесь, возможно, следует сказать несколько слов о весьма затруднительной ситуации, возникающей, когда мать приводит ребенка на обследование. Как правило, ребенок не хочет идти: часто он вообще не чувствует себя больным, так как не понимает, что у него есть симптом, от которого ему хотелось бы избавиться. Но он осознает: некоторые вещи и особенно некоторые люди заставляют его чувствовать себя неуютно, поэтому он хочет, чтобы мы сделали что-то с этими вещами и людьми, а не с ним. Часто ребенок думает, что что-то не так с его родителями, и в большинстве случаев он оказывается прав. Однако чтобы выразить это, ему не хватает слов. Но даже если бы у него их было достаточно, у малыша нет оснований доверять нам такую важную информацию. С другой стороны, он не знает, что нам рассказали о нем родители, и одному богу известно, что они наговорили о нас ребенку. Родителям, полезным, когда они хотят быть информантами, и, когда они выступают в роли первоисточников информации, нельзя полностью доверять в этих вопросах. Их первоначальная история очень часто искажается желанием оправдать (либо скрыто наказать) себя или наказать (и бессознательно оправдать) кого-то еще, скажем, бабушку и дедушку, которые «натворили тут невесть что».

Тогда мой кабинет находился в больнице. Мэри сказали, что она едет ко мне, чтобы поговорить о своих кошмарах со мной, человеком, которого она никогда до этого не встречала. Мать консультировалась по поводу ее кошмаров с педиатром и обсуждала с ним возможные показания для удаления миндалин у девочки. Мэри слышала это. Поэтому я надеялся, что девочка обратит внимание на обстановку моего кабинета, явно непохожую на больничную, и даст мне шанс просто и честно объяснить ей, что я не врач и собираюсь лишь поиграть вместе с ней, чтобы мы могли познакомиться. Конечно, подобные объяснения полностью не рассеивают опасений ребенка, но хотя бы позволяют ему заняться игрушками и что-то делать. А коль скоро он что-то делает

, мы можем наблюдать за тем, что он отбирает и что отвергает в нашем стандартном наборе игрушек.

Мэри входит в мой кабинет, держась за мать. Девочка протягивает мне руку (напряженную и холодную), затем дарит короткую улыбку и отступает к матери, обхватывая ее руками и оставаясь рядом с еще открытой дверью кабинета. Она зарывается лицом в материнскую юбку, как будто хочет там спрятаться, и отвечает на все мои предложения, лишь поворачивая голову в мою сторону, причем глаза ее плотно зажмурены. Все же Мэри улучила

момент, чтобы бросить на меня лукавый взгляд, который, казалось, выражает интерес, как будто она хотела оценить, сможет ли этот новый взрослый понять шутку. То, что ее взгляд был замечен мною, по-видимому, заставляет девочку поспешно и несколько театрально вернуться под защиту матери. Та, в свою очередь, пытается привлечь внимание дочери к игрушкам, но Мэри снова прячет лицо в материнской юбке и чисто по-детски заводит: «Мама, мама, мама!» Маленькая актриса! Я даже не вполне уверен, что при этом она не прячет улыбку, и поэтому решаю подождать.

Мэри принимает решение. Все еще держась за мать, она показывает на куклу (девочку) и несколько раз, преувеличенно сюсюкая, быстро повторяет: «Что это? Что это?» Мать терпеливо объясняет ей, что это кукла. Мэри повторяет: «Кукла, кукла, кукла», — и, используя непонятные мне слова, предлагает матери снять с куклы туфельки. Мать пытается заставить ее сделать это самостоятельно, но Мэри просто повторяет свое требование. Голос девочки становится довольно тревожным, кажется, скоро на нас хлынут слезы.

В этот момент мать спрашивает, не пора ли ей выйти из комнаты и подождать в приемной, как они договаривались с Мэри, когда ехали сюда. Я спрашиваю Мэри, можем ли мы сейчас отпустить маму, и неожиданно не слышу от нее никаких возражений, даже когда мы остаемся одни. Пробую завести разговор от имени той куклы, которую до сих пор держит Мэри. Девочка решительно берет куклу за ноги и вдруг, озорно улыбаясь, начинает тыкать головой куклы в разные предметы, находящиеся в комнате. Когда с полки падает игрушка, Мэри оглядывается на меня, чтобы узнать, не зашла ли она слишком далеко. Видя мою снисходительную улыбку, она заливается смехом и начинает толкать — всегда головой куклы — игрушки помельче, так что все они тоже падают. Ее возбуждение нарастает. С каким-то особым ликованием Мэри наносит удар головой куклы по игрушечному поезду, стоящему на полу в середине комнаты. Признаки почему-то слишком возбуждающего веселья становятся более явными; она опрокидывает все вагоны. Когда падает и локомотив, Мэри внезапно останавливается и бледнеет. Прислонясь спиной к дивану, она держит куклу вертикально у нижней части своего живота, а затем роняет ее на пол. Снова поднимает, держит ее в том же положении и в том же месте, и снова роняет. Повторив это несколько раз, девочка начинает сначала хныкать, а потом кричит: «Мама, мама, мама!»