Детство и общество

В Америке слово «юность» (adolescence

) едва ли не для всех, кто изучает ее профессионально, стало означать, на худой конец, «ничейную землю» между детством и зрелостью, а в лучшем случае — «обычное» время спортивных соревнований и грубых развлечений, время шаек и компаний. Юноша в Америке доставляет меньше проблем и чувствует себя менее изолированным, поскольку он фактически становится культурным арбитром. Немногие мужчины в этой стране могут позволить себе отказаться от жестов юноши наряду с жестами полноправных граждан, навсегда преданных делу разгрома автократов. Конечно, с этой позиции трудно понять, каково значение юности в других культурах. В первобытном обществе совершались эксцентричные и впечатляющие обряды юности, цель которых заключалась в том, чтобы умерить и сублимировать идущую в рост мужскую зрелость юношей. В первобытных ритуалах юношу заставляли приносить в жертву часть своей крови, зубов или половых органов. В религиозных церемониях его учат признавать свою греховность и преклонять колени. Древние ритуалы утверждали намерение мальчика стать мужчиной в мире своего отца, но в то же время вечно оставаться благопристойным сыном «Великого Отца». Главные исполнители ритуального танца, спасители и трагические актеры были типичными представителями единства греха и искупления. Юношеский бунт Германии в универсальном психологическом развитии был критической ступенью, сравнимой с упадком феодализма — внутренней эмансипацией сыновей. Между первобытными обрядами юности и ритуалами национал-социализма существуют тесные параллели, но есть между ними одно существеннейшее различие. В мире Гитлера юноша маршировал с равными себе эмансипированными сыновьями. Их вождь никогда не приносил в жертву свою волю никакому отцу. На самом деле он говорил, что совесть — это позорное пятно, подобно обрезанию, и что как то, так и другое есть еврейские недостатки.

Отвращение Гитлера к евреям — «ослабляющим микробам», представленным менее чем одним процентом его 70-миллионного народа, — облекается в различные фобии. Он описывает исходящую от них опасность как ослабляющее заражение и загрязняющее осквернение. Сифилофобия — это наименьшее, что психиатрия может правомерно установить в данном случае. Но здесь опять трудно сказать, где заканчивается личный симптом и начинается расчетливая пропаганда. Дело в том, что образы идеалистического юноши обычно представлены чистейшими белым и черным цветами. И юноша постоянно озабочен приобретением всего белого и фобическим избеганием и искоренением всего черного в себе и других. Главным образом боязнь сексуальности делает его особо восприимчивым к словам, подобным этим: «Только утрата чистоты крови разрушает внутреннее счастье навсегда; она вечно унижает мужчину, и никогда ее следы не удастся стереть с тела и души».

Юноша донацистской Германии был необузданно жесток сам с собой, а воле отца он сопротивлялся вовсе не для того, чтобы пуститься во все тяжкие. Когда ему случалось «пасть морально», он тяжело переживал свою вину. Гитлер — так этого юношу научили считать — был из тех, кто имел право безжалостно искоренять черное повсюду, потому что он не был снисходительным к себе. То, что вызывало подозрения у здравомыслящих людей других стран, — объявленный отказ Гитлера от мяса, кофе, алкоголя и половой жизни — здесь, в Германии, считалось серьезным фактором пропаганды. Так Гитлер подтверждал свое моральное право освободить немцев от послевоенного мазохизма и убедить их в том, что они, в свою очередь, имели право ненавидеть, пытать, убивать.

В детях Гитлер старался заменить сложный конфликт отрочества, мучивший каждого из них, простым шаблоном гипнотического действия и свободы от размышлений. Чтобы добиться этого, он создал организацию, систему воспитания и девиз, которые переводили всю юношескую энергию в национал-социализм. Организацией была «Гитлерюгенд»

, а девизом — небезызвестное изречение: «Молодежь выбирает свою собственную судьбу».

Бог больше не имел никакого значения: «В этот час, когда земля посвящает себя солнцу, у нас только одна мысль. Наше солнце — Адольф Гитлер». Родители тоже не имели значения: «Всех тех, кто с высоты своего „опыта“, и только его одного, сражается с нашим методом позволять молодым руководить молодыми, нужно заставить замолчать…» Этика тоже ничего не значила: «Появилось абсолютно свежее, новорожденное поколение, свободное от предвзятых идей, свободное от компромиссов, готовое оставаться верным тем порядкам, которые составляют их право по рождению». Братство, дружба также оказывались бессмысленными: «Я не слышал ни одной песни, выражающей нежное чувство дружбы, родительской любви или любви к товарищам, радость жизни или надежду на будущую жизнь». Учение, естественно, было не нужным: «Идеология национал-социализма должна быть священным фундаментом. Его нельзя размывать подробным объяснением».