Детство и общество

Тогда интересно поразмышлять о том, что спеленатый младенец — когда он начинает сознавать такую эмоциональность — лишен возможности без посторонней помощи реагировать на нее «двигательно»: взбрыкивая ножками, взмахивая ручками, шевеля пальчиками. Он также лишен возможности поднимать голову, хвататься за опору и направлять взгляд на звуковые источники, вызывающие у него беспокойство. Фактически такое положение можно рассматривать как обременение вазомоторной системы задачей гашения и уравновешивания всех этих ярких впечатлений. Только в то время, когда младенца разворачивают, он получает возможность участвовать в бурном излиянии чувств старших.

Однако чтобы оценить значение такого элемента детского воспитания, как пеленание, в культуре в целом, вряд ли стоит ограничиваться единственной однонаправленной цепью причинности — в том смысле, что русские таковы, какими они оказываются на самом деле или, возможно, кажутся или изображают себя, — потому что их пеленали. При обсуждении других культур мы должны скорее предполагать взаимное развитие некоторых тем. Вполне вероятно, что почти универсальный и, между прочим, довольно практичный обычай пеленать младенцев получил в России распространение под действием той синхронизирующей тенденции, которая сводит географию, историю и детство человека к нескольким общим категориям. Мы наблюдаем взаимную близость между этими тремя элементами русской традиционной культуры.

1. Сплоченная социальная жизнь в уединенных укрепленных поселениях, изолированных друг от друга во время зимних холодов, и периодическое освобождение их жителей после весенней оттепели.

2. Долгие периоды тугого пеленания, чередующиеся с минутами интенсивного обмена радостными чувствами во время освобождения младенца от пеленок.

3. Одобряемое проявление в поведении нечеловеческой («деревянной») выносливости и, наряду с этим, периодический эмоциональный катарсис, достигаемый безудержным излиянием души.

То есть пеленание, если рассматривать его в исторической и политической плоскостях, могло, по-видимому, быть частью системы устоявшихся обычаев, а система помогала поддерживать и продлевать русское сочетание рабства с «душой». И действительно, Горький писал в «Мещанах»: «Когда человеку лежать на одном боку неудобно, он перевертывается на другой, а когда ему жить неудобно — он только жалуется… А ты сделай усилие — перевернись

!» Человек, должным образом мотивированный, способен сделать усилие, чтобы перевернуться или подняться. Но будучи прикованным к определенным обстоятельствам, в душе он может действовать в соответствии со своим самым ранним опытом переживания связанного состояния. А вот что не в состоянии сделать спеленатый младенец, так это перевернуться. Он способен лишь падать на спину, уступать, терпеть и капризничать, задерживаясь на вазомоторных ощущениях и на внезапных изменениях в функционировании кишечника, пока ему снова не подарят мгновение двигательной свободы.

Вполне возможно, что фигура Леньки символизирует нечто подобное, поскольку мы видим ребенка с сильнейшими движениями души и с максимально ограниченной способностью к передвижению. Он отличается от других детей живым воображением и огромной зависимостью от окружающих. Когда Алеша дарит ему белого мышонка, создается впечатление, будто он перерос необходимость держаться за игровой мир и мечты о таком могуществе, в каком могут нуждаться спеленатые и заточенные души. Он не жалеет Леньку. Скорее, он отчетливо представляет себе его состояние, сравнивает со своим и поступает соответственно. Алеша заботится о том, чтобы Ленька получил «механические» ноги, однако не идентифицирует себя с ним.

Хотя фильм не показывает Алешу и его ватагу за игрой, «Воспоминания» Горького содержат сообщение о безумной игре, которой увлекались в то время юные «изгои». Понятно, что интерпретация Горьким этой игры полностью согласуется с теоретическими положениями, выдвинутыми в нашей главе об игре.