Девиация. Часть первая «Майя»

Повзрослев, к годам пяти, обнаружил, что со мной не всё так просто. Это стало самой большой тайной, и я никому не мог признаться, что состою не из двух половинок, как все, а из шести – кроме души и тела во мне живут ещё четыре существа. Вернее, три и одно. Три постоянные, а последнего, четвёртого – его как бы нет. Оно само по себе, но благодаря Нему я узнал о невидимом своём уродстве.

Первым существом, рассудительным, был Гном, в последствии названный Гномом Трезвомыслия. Он жил в голове, между мозговых извилин, впитывал услышанные или вычитанные поучения, хорошие манеры и прочие качества воспитанного мальчика. Гном был до тошноты благоразумный, скучный, но незаменимый при подготовке уроков, игре на публику и прочем лицемерии, которое называют хорошими манерами. Возмущённо надувая щёчки, стуча кулаками, он вечно спорил с остальными населенцами моей ущербной сущности, безуспешно призывал к порядку и благоразумию.

Бедный Гном, как мягкий учитель, игнорировался своевольными учениками. Зато после разгромных поражений на полях страстей, он отводил душу, нещадно обличал непослушных соседей, которые скулили по углам и зализывали раны.

Вторым существом, обитающим у сердца, а возможно, в нём самом, был инфантильный персонаж, вроде Пьеро из Нечаевского фильма. Но в отличие от Пьеро большого (суть меня), этот ранимый субъект, ничего, кроме высоких эмоций, не принимал. Любуясь капельками росы на утренних цветах, пурпурными зимними закатами или совершенными рифмами, он впадал в экзальтацию, не чувствовал под собой земли и постоянно влезал в нелепые ситуации.

Это он влюблялся в очередных мальвин, не слушал наставлений Гнома, а затем страдал, обливался горькими слезами, приводил большого Пьеро в уныние. Это он, насмешник, свел меня с Зиной, а потом обрёк на трёхгодичные хождения «за ручку», морща носик от любой нечестивой мысли.

Третьим населенцем, который доставлял наибольшее беспокойство Гному и ввергал маленького Пьеро в брезгливый ужас, был Чёрт, вольготно разместившийся внизу живота. Повзрослев, я гордо назвал его Демоном Плоти, отдавая дань фаллическим культам. Однако власть Чертяки простиралась далеко за пределы первичных мужских признаков. Он тоже вечно влюблялся и желал, но в отличие от Пьеро, вместо держания девочки за руку, подначивал держать её за ногу.

Разбуженный в раннем детстве, но затем изгнанный книжной юностью в темные пещеры (почему и случился конфуз с Зиной), Демон никуда не исчез, продолжал существовать латентно, проявлялся подглядываниями под девичьи платьица да предсонными фантазиями.

Раздолье ему началось после моего возвращения со службы. Питаемый Юркиными советами (о! как Демон восхищался Прохиндеем!), он просыпался, игнорировал Гнома и глумился над эстетствующим Пьеро.

Сейчас неуёмный Чертяка всё больше мучил, подталкивая то к чопорной Майе, то к порочной Миросе, находя в обеих ведомую ему сладость. Порою тошнило от вожделения, которое отвлекало от размеренной жизни, и казалось, пообещай кто выдернуть Демона навсегда, как гнилой зуб – я бы согласился.

А вот с четвёртой населенкой моей особи выходило сложнее. Она не подпадала под разумные объяснения, не зависела от суетливых соседей, и лишь порою прислушивалась к ворчанию Гнома, да отбирала силу у Демона, который, залюбовавшись очередной юбкой, выплескивал ту силу мегатоннами, бесцельно рассеивал в пространстве.

Четвёртым населенцем была Змея. Распознал её даже раньше, чем разбудил плотского Демона. Ещё до школы, в лет пять.

Весной дело было, на майские праздники. Играл я с Юркой и девочками в песочнице, пирамидки ведёрком штамповал. Тут пришли старшие ребята, уже школьники. Среди них Вадим – второклассник, который обижал младших, даже девочек, отбирал игрушки, валял песочные домики. Все его боялись, потому что неуступчивым он давал щелканы и обидно обзывал. Я тоже его боялся.

Вадим заскочил в песочницу, повалял пирамидки. Встал посредине, под грибком, приказал детворе уматывать, потому что он тут будет курить. И чтобы мелюзга отдала ему конфеты, которые в карманах прячут, а если кто не даст, то пожалеет. Друзья Вадимовы обступили песочницу, ждали, когда начнётся представление.

А у меня при себе был шоколадный «Гулливер». Стало жалко отдавать здоровенную конфету – лучше с друзьями поделиться. И так мне стало обидно от бессилия. Подумал: как бы хорошо было, если б Вадим сейчас уписался, опозорился перед девочками. И так представилось мне ясно: как влажнеют его серые брючки между ног, как темное пятно расползается, как течёт из штанин, капает в залепленные песком туфли.

Вдруг почувствовал, как шевельнулось под сердцем, налилось упругой силой. Я не видел, но ЗНАЛ, что это откуда-то взявшаяся во мне змейка, похожая на змею-кобру из телевизора. Змейка ожила, заупружилась, распрямила капюшон, язычком раздвоенным заиграла, потянулась, будто всасывая созданную в голове картинку. А потом как зашипит на Вадима! как вскинется резко! как вцепиться ему в шею страшными клыками, плюющими жёлтым ядом!