Девиация. Часть первая «Майя»

Мне Юрка рассказывал, что стал я тогда чужим и страшным: словно подрос, задышал часто-часто, опустил голову, а когда поднял и глянул на Вадима, то глазами не своими – синими, а чёрными. Из них таким ужасом повеяло, что все разом от песочницы отскочили, а забияка нацедил в штаны и пустился наутёк со двора.

Возможно, Юрка обо мне придумал. Дети видели, как Вадим уписался в песочнице, но что я смотрел на него страшными глазами – никто, кроме Юрки не вспомнил. Однако я сам уже знал – со мною ЧТО-ТО НЕ ТАК.

Сначала испугался, посчитал себя уродом со змеёй внутри. Долго не решался, но потом рассказал маме – чувствовал, ей можно. Мама не испугалась, не ругала, лишь посмотрела тревожно и попросила, больше не злиться и прощать: люди, ведь, неразумные, слабые. Даже если очень обижать станут, не злиться, не создавать в голове картинок, поскольку обратятся они явью, принесут горе. За причинённое людям горе мне потом расплачиваться придётся.

Тогда удивился маминой мудрости, потому как, после случая в песочнице переболел ангиной. Беспричинно, казалось: ни мороженного кусками не глотал, ни лимонада холодного не пил. После разговора с мамой, сам для себя зарёкся наисильнейшим зароком, что никогда не напущу Змейку на людей, и думать о них плохо не стану. Пусть, лучше, они отплатят за причинённое мне зло, чем буду болеть за причинённое им.

Зарок почти удался. Боясь накликать беду, старался не думать о Змейке, и она понапрасну не тревожила. Лишь порою, когда меня обижали, чувствовал шевеление под сердцем и знал, что это просыпается Хранительница (как её мама назвала), готовая придти на помощь. Но я не звал, просил умолкнуть, решал проблемы по-людски. Змейка слушалась.

И ещё она предсказывала будущее. Это потом узнал, что она. Сначала думал – у всех так. Оказалось – не у всех. Юрка не мог и ребята знакомые не могли. А у меня мелькнёт случайно в голове какая-то глупость, не придам значения, а оно потом выходило, как привиделось. Начал прислушиваться к чуйкам, что не раз выручало, даже спасало (на службе, особенно). Загордился, будто я провидец. А оказалось – это совсем не я, а она – Змея-Хранительница. Приснилась как-то, сама рассказала. И ещё совет дала: никому никогда о ней не говорить и будущее не раскрывать. Потому оно и закрыто, что знать о нём людям не нужно.

С тех пор плыву по жизни со своим Зверинцем. Пытаюсь слушать Змею, примирить Гнома, Маленького Пьеро и Демона, помещённых в мою беспутную скорлупу, гордо названную Храмом Духа. А душа, будто врозь: мечется, страдает, стучится в загаженный Храм, просит покаяться. И терзаюсь, шепчу Покаянный псалом, зарекаюсь не подглядывать под юбки, не желать жены ближнего своего. На день-два самоотречения достаёт, а затем опять подглядываю и желаю, но самое мерзкое – думаю о том.

Говорил мне отец Гавриил: кто идёт по пути порока, тот непременно, упадёт в бездну погибели. Знаю, нет мне прощения, и не будет никогда. Гореть мне, нехристи поганой, в геенне огненной!

Верно решил я тогда отказаться от стези священнослужителя. Хорош был бы батюшка, который заглядывается на прихожанок и прелюбодействует с ними в сердце своём.

Нисходящая зима 1990. Городок – соседний райцентр

История моего поступления в духовную семинарию и сейчас остаётся тайной для многих. Особого секрета из того не делал, но и не распространялся.

Знали в Клубе Одиноких сердец, где надоумили; знал дед, мать догадывалась, Юрка просёк (насмехался, гад). Ну и, само собой, знал настоятель храма в соседнем райцентре – отец Гавриил.

Случилась эта история за полтора года до встречи с Майей.

В том январе девяностого, после разрыва с Аней, а затем «библиотечного романа» с её мамой, когда маски были сорваны и моя ущербная личина предстала в неприглядном свете всевозможных девиаций, искал я выход из замкнутого круга.

Спасаясь от тоски и отчаянья, сначала подумывал восстановиться в институте, пойти на стационар, чтобы убежать от воспоминаний. Однако чувствовал: переезд в Киев проблему не решит, как и оккультные доктрины госпожи Блаватской, щедро питавшие мой тогдашний ум.

Бессонными ночами доходило до размышлений о Киево-Печерском монастыре, его уютных пещерах. Удерживала лишь невозможность отречься от самых-самых разных книг, многие из которых не рекомендованы для прочтения спасающимся инокам.

Так и блуждал я лабиринтами сумрачного сознания, пока в конце января девяностого не вошёл в члены Клуба Одиноких сердец, созданного, как водиться, сержантом Пеппером в соседнем райцентре.

После презентации в Клубе рукописного сборника стихов, ко мне подошла Таиса – дочь настоятеля местного храма священника Гавриила. Сопереживая печали разочарованного Пьеро, из которой произросли такие грустные рифмы, девушка посоветовала сходить на беседу к отцу. По словам Таисы, пообщавшись с ним, многие юноши из окрестных мест избирали путь священнослужения, поступали в духовную семинарию.