Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Бен был самым опытным едоком дичи среди нас, хвастал, что пробовал всю свою добычу, от черного пастушка, пичужки весом в пятьдесят граммов, до шеститонного слона. Он ел даже мясо прославившихся своим отвратным вкусом животных, например вонючих нырков, которых местные жители называли скунсоголовыми, и утверждал, что они вполне терпимы, если с их мяса снять пахучий жир, а потом быстро обжарить. И предложил моей матери придумать рецепт.

– «Игра с дичью» задумана не как манифест выживанца, Бен. Это будет гурманская поваренная книга, – возразила она. Посмотрела на Лили и покачала головой с наигранным раздражением.

– Малабар, все еще хуже, чем ты думаешь, – пожаловалась Лили, упиваясь сочувствием подруги.

Оглядываясь назад, я не могу поверить, что Чарльз и Лили не замечали того, что происходило у них на глазах. Как могли они не ощущать запаха и вкуса предчувствия каждый раз, когда садились пробовать очередной шедевр матери, и Songs for Swingin’ Lovers

Фрэнка Синатры вплывали в столовую и выгибались дугой над их головами? Пальцы их супругов соприкасались с каждой передаваемой тарелкой. Взгляды задерживались друг на друге. Смех Малабар провоцировал присутствующих – угадайте, о чем я сейчас думаю.

Моя мать и Бен вместе чистили устриц, ощипывали крякв, выдирали внутренности из хрупких лесных созданий. Их болтовня о дичи, которую они запекали, была насыщена порнографическими двусмысленностями – сочными ляжками, аппетитными грудками, нежными бедрами. Каждый их жест казался кричаще чувственным – то, как они с хлюпаньем выедали клэмов из раковин, глодали кости и высасывали костный мозг, макали мизинцы в остатки соуса на своих тарелках. И не имело значения, что они стонали от восторга, а у меня от этого звука сводило желудок, и я бежала на второй этаж за антацидом[16]

, который глотала горстями.

И все это время Чарльз и Лили продолжали игру, жуя и смакуя, совершенно серьезно оценивая разные куски лосятины, гольца или куропатки по веским показателям сочности или вкуса. Дегустация – это вам не шутка. Лили даже заносила свои впечатления в маленький блокнотик на пружинке. Чарльз был доволен, когда их вкусы совпадали. Они негласно объединялись в голос разума во время шутливых перебранок Бена и матери, выходящих за грань.

– Малабар, – говорил Бен, блестя глазами, – вот как, скажи мне, может женщина учиться в «Ле Гордон-Блю» и ни черта не смыслить в разделке мяса?

Лили спешила защитить Малабар:

– Ой, брось, Бен! Не глупи. Кто угодно может разделать мясо. Мясников – как собак нерезаных.

– «Ле Кордон-Бле», а не «Ле Гордон-Блю», – отвечала мать, поправляя произношение Бена. Месяцами она пыталась научить его произносить звонкое «з» на конце слова вишисуаз

[17], чтобы оно звучало утонченнее. Воинственно указала острием ножа для филировки на Бена. – Твоя дичь была бы жесткой, как подошва, если бы не я!

– Рекомендую сдаться, Бен, – посоветовал другу Чарльз. – Переспорить Малабар невозможно. – Он, любуясь, глядел на жену. – Но нет поражения слаще. Кому еще налить вина?

Подсказки были повсюду, разбросанные, точно водоросли на берегу. Кажется, Бен оговорился и назвал Малабар «милая моя»? Никто не слышал, как она предложила воспроизвести соус, который им подавали в ресторане Lutèce?

А как же все их внезапные исчезновения?

– Бен, будь душкой, – говорила мать, обваливая кусок икры шэда[18]

в слегка присоленной муке, – принеси угля. Он в дальнем углу подвала, рядом с садовыми инструментами.

– Малабар, – спустя пару минут слышался возглас Бена сквозь половицы. – Не могла бы ты мне помочь? Я его не вижу.

Мать вытирала руки фартуком или ближайшим полотенцем и бросала на Лили взгляд, полный добродушного недовольства и солидарности, словно говорящий «ох уж эти мужчины!».

Эти моменты пугали меня больше, чем любые другие. Время замедлялось; желудок жгло, пульс звенел в ушах, словно это меня должны были вот-вот поймать. Свою роль я знала назубок. Нужно было отвлекать и развлекать; я начинала слишком много говорить, рассказывать анекдоты, танцевать джигу в кухне – все, что угодно, только бы сделать незаметным отсутствие Бена и матери. Как будто танцевальные па и болтовня способны отвлечь внимание от тиканья напольных часов и от того, как абсурдно много времени требуется двум взрослым людям, чтобы найти десятифунтовый мешок с углем.

Наконец раздавались шаги – пять, шесть, семь минут спустя. Вечность.

– Ну? Именно там, где я и говорила! – объявляла моя мать.