Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Решимость преобразила Чарльза. Просидев две недели на больничной диете, он желал вкусить одного из лакомств, приготовленных Малабар. Он заносил правую, полупарализованную руку над целью, опускал на печенье и подтаскивал к краю, над которым оно опасно зависало, пока он пытался зажать его малоподвижным большим пальцем. Одно за другим печенья падали на его грудь и живот. Мать выкладывала на столик все новые и новые кружки, Чарльз продолжал пытаться ухватить их – и не мог. Наконец, изнуренный усилиями и явно расстроенный, Чарльз уронил руку на колени, и она опустилась на одно из упавших печений. Он улыбнулся. Вместо того чтобы пытаться схватить, он накрыл кругляш ладонью и потащил вверх по животу и груди, к высунутому языку. Я до сих пор помню победное выражение его лица и то, как мы подбадривали его.

Описывая эту сцену Адаму – доказательство любви моей матери к Чарльзу, доказательство ее человечности, – я вспомнила ноги Чарльза, беспомощные даже на вид бугорки под больничным одеялом. Мысль о них, об этих двух призраках, заставила меня разрыдаться. Господи, почему я плакала? Я опустила взгляд. Причина совершенно изгладилась из моей памяти.

– Поверь мне, – сказала я Адаму, взяв себя в руки. – Ни Бен, ни моя мать не собирались влюбляться друг в друга. Моя мать ни за что не сделала бы ничего такого, чтобы ранить Чарльза. Никогда. Она так о нем заботится!

Адам смотрел на меня с непроницаемым лицом.

– Мы же не выбираем, в кого влюбиться, правда? – сказала я, повторяя давно затертую матерью фразу.

– Наверное, нет, – уступая, кивнул Адам. Но он окинул меня любопытным взглядом – тем, который я в своем параноидном состоянии восприняла как осуждение самой моей ДНК, всех тех хромосом, что были связаны с Малабар. – Но мы не обязаны идти на поводу у этих чувств. И уж точно не надо впутывать в них детей.

У меня рука зачесалась дать ему пощечину.

– Да кто ты такой вообще, чтобы читать здесь высокие морали?! – спросила я своего бойфренда-драгдилера. На меня нахлынуло нестерпимое осознание предательства по отношению к матери. Адам ничего не знал об одиноком детстве Малабар, о том, каково ей было, когда любимый первый ребенок умер у нее на глазах. Не говоря уже о том, что она чувствовала, видя, как Чарльз, любовь ее жизни, в одночасье превратился из пышущего жизнью мужчины в дряхлого старика. Моя мать заслуживала счастья больше, чем любой знакомый мне человек.

Адам открыл было рот, но я не дала ему вставить ни слова.

– Просто забудь об этом. Забудь, что у нас был такой разговор. Ты все перевираешь, и я больше не буду разговаривать об этом с тобой.

– Прости, – проговорил Адам, сознавая, что все пошло наперекосяк. Он потянулся за моей рукой, но я ее отдернула. – Я не хотел тебя расстраивать. Никогда прежде не слышал ничего подобного. Не знаю, как тебе помочь, – говорил он, капитулируя. Выражение его лица было искренним. – Я не знаю твою семью, зато знаю, что у людей не бывает простых историй. И ни одна история не рассказывает всей правды. Я не понимаю проблем этих людей и уверен, что они не поняли бы моих.

Ха, это еще мягко сказано.

Адам сорвал с дерева рядом с нашим балконом спелую папайю и унес в дом, дав мне пару минут, чтобы взять себя в руки. Он вернулся и поставил передо мной тарелку: папайя, разрезанная надвое, стеклянисто-оранжевая мякоть, черные зернышки выскоблены ложкой. Предложение мира.

– Прости, малышка.

Я разглядывала фрукт.

– Мы можем просто забыть, что у нас вообще состоялся этот разговор? – попросила я.

– Какой еще разговор? – С этим заговорщицким вопросом все его лицо просветлело, глаза облегченно сощурились.

Нежность к нему пронзила меня до самого нутра. Ну вот, наша первая ссора осталась позади. Я словно стояла где-то вне времени и пространства. Мне некуда было идти, нечем заняться, не о ком заботиться. Я сунула в рот ложку фруктовой мякоти, вкус ее был земляным и густым, как утреннее дыхание, только сладким. Свет был прекрасен; кофе крепок. От моей потребности понять, что имеет значение и движет людьми, не осталось и следа. С Адамом я ощущала моменты довольства, которого не знала никогда прежде.

* * *

Когда я решила отбыть с Гавайев и пуститься дальше в свое бессистемное приключение, Адам увязался со мной. На протяжении шести месяцев мы с ним объезжали западные штаты, осматривая одно чудо природы за другим: Сад богов в Колорадо, Карлсбадские пещеры в Нью-Мексико, национальный парк «Гранд-Каньон» в Аризоне. На почтовых открытках родным и друзьям я писала, что мы с Адамом – отважные путешественники, бродяги, изучающие жизнь в Америке. Черт, да мы почти что антропологи!