Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

– Подумай о том, сколько сокровищ, должно быть, находилось на «Уиде», когда она пошла ко дну, – размышлял вслух отчим одним чудесным июльским утром, прихлебывая из кружки кофе без кофеина, заваренный мной. Малабар еще не встала. – Подумай обо всех тех судах, которые она, должно быть, ограбила между Багамами и здешним побережьем.

Меня же больше интересовал человеческий груз.

– А что случилось с рабами, когда корабль захватили пираты?

Я сидела на той стороне стола, что ближе к кухне, наблюдая, как катера охотников за лобстерами проплывают мимо, пробираясь к проливу.

Чарльз рассказал, что для пиратов было типично освобождать пленников на захваченных судах; некоторые из них – поскольку терять им было нечего – присоединялись к освободителям, поднимая «Веселого Роджера». Ирония того факта, что пираты, которым полагалось быть аморальными личностями, обращались с рабами как с равными, не ускользнула от меня.

Но Чарльза завораживали сокровища.

– Всего через два месяца после захвата «Уиды» они посадили ее на мель, и она переломилась пополам под напором течения. Бушевал один из свирепых местных штормов, при которых скорость ветра достигает 110 километров в час. Пираты, вероятно, мертвецки напились. – Чарльз только головой покачал, сетуя на их глупость. – Если Барри Клиффорд прав, то на «Уиде» могло находиться награбленное добро еще с пятидесяти кораблей, взятых поблизости. Представь себе всю эту добычу: свинцовая дробь, дублоны, серебряные ложки…

– Как думаешь, зачем сюда, так далеко, приплыл пиратский капитан? – спросила я.

– Черный Сэм? – Отчим улыбнулся в ответ на мою наивность. – А зачем мужчины совершают глупые или рискованные поступки? Ради женщины. Ради любви. Старину Сэмюэла Беллами ждала в Веллфлите его любимая.

За все лето Чарльз как-то ухитрился ни разу не произнести фразу «я же вам говорил». Вместо этого он позволял фактам говорить самим за себя. Конфетти из статей об «Уиде», вырванных из газет, усыпало все столики и кресла в гостиной – напоминанием о том, что могло бы быть нашим, если бы мы только прислушались.

* * *

Я вернулась на работу, которую нашла предыдущим летом, обслуживая столики в «Клэм-баре Салли», разнося ледяное пиво с жареными моллюсками и сваренными на пару́ лобстерами. Еду там готовили под заказ, стоила она дорого, официанты проворно обслуживали постоянно сменявшихся посетителей, наши синие передники топорщились от чаевых. Именно там я познакомилась с Кирой, которая стала моей подругой на всю жизнь.

В первый день нашего знакомства она подкатила к ресторану на мопеде и коротким пинком каблука выставила подножку. Тряхнула короткими каштановыми волосами со смелой серебристо-седой прядью спереди и прогарцевала к стойке хостес. Кира была смешанного типажа – на треть сорвиголова, на две «простушка-соседка», и ее присутствие встряхнуло меня так, будто я была ивовым прутиком, а она водой. Я ощутила некое внутреннее движение, тягу к ней и всепоглощающее желание быть ее подругой – эмоции, подобных которым не испытывала с детства.

Тем летом мы с Кирой проводили дни на внешнем пляже, сидя меж дюнами и обсуждая свои непростые семейные истории, глядя, как длинные стебли травы выгибаются дугами под океанским бризом, и рисуя круги на песке. Это ей я призналась в совершенно неподобающем увлечении Хэнком, бойфрендом нашей начальницы Салли. Рассказала ей, как в начале лета он поймал меня с поличным, когда я нацелилась утащить кусок чизкейка из холодильной камеры в подвале. Когда Хэнк выдворял меня оттуда, наши плечи на мгновение соприкоснулись, и нас неожиданно словно шарахнуло электрическим разрядом. За этим последовал один из тех самых киношных замедленных моментов, которые позволяют парашютисту выпрыгнуть из люка. Поцелуй был практически неизбежен, сказала я Кире.

– Не делайте этого, – предостерегла она, словно мне еще только предстояло принять решение.

– Мы и не сделали, – призналась я, вспоминая, как голос Салли, донесшийся с лестницы, привел нас в чувство.

Кира была первым знакомым мне человеком, чья сложная семейная ситуация могла посоревноваться с моей собственной: родители разведены, мать живет за границей, отец полностью поглощен новой семьей. Я рассказала Кире все о себе – все о своей лжи и двуличии, – и, в отличие от Адама, она выслушала меня без осуждения. Впервые я почувствовала себя услышанной, понятой, менее одинокой.