Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Ближе к концу лета Кира пришла к нам домой на ужин. Малабар редко включала в семейный круг друзей Питера или моих, поэтому я нервничала. Матери всегда было легче подмечать в моих друзьях недостатки, чем сильные стороны. Но Кира ухитрилась показать себя молодцом во всех отношениях – и с выпивкой (подкрепиться для начала, разумеется), и с экзотической кухней моей матери (мидии, кейл и чоризо в чесночном бульоне: вкусно, но не для всех). В начале Кира допустила едва не ставший фатальным промах, предположив, что вкус коктейля может улучшить биттер – именно в таком варианте любил «Манхэттен» ее отец, – но быстро исправилась, искупив вину тем, что отметила коллекцию натюрмортов, собранную моей матерью. Особенно долго она рассматривала одну картину, недавнее приобретение на гаражной распродаже, изображавшую корзинку свежей садовой земляники, опрокинутую на салфетку.

– О, как мне нравится, Малабар! – сказала Кира. – Буквально чувствуешь, какие эти ягоды сладкие и сочные.

Я изобразила одними губами: подлиза.

Кира улыбнулась и уложила сверху еще более толстый слой разговоров о штрихах и отраженном свете. Она умела внимательно слушать, увлекательно вести беседу и чувствовала себя достаточно комфортно, чтобы разговаривать с Малабар об искусстве и еде. Угостила мою мать историями о собственной кулинарной специализации, южной кухне – молодых побегах папоротника, жареных зеленых помидорах, кашах и других деликатесах. К моему потрясению, когда Кира засобиралась уходить, мать пригласила ее заглядывать еще – такое случилось впервые! – и заставила мою новую лучшую подругу пообещать, что в следующий раз она принесет с собой домашний коблер из персиков с черникой.

Я проводила Киру до ее машины, восхищаясь тем, как она очаровала Малабар.

– Да это проще простого, – ответила она. – Твоя мать просто одинока.

Я озадачилась. Малабар устраивала званые ужины почти каждые выходные, не один год жонглировала двумя мужчинами.

– И ничего она не одинока, – возразила я.

– Ты ошибаешься, – сказала Кира. – Одиночество определяется не тем, сколько вокруг тебя людей. Дело в том, ощущаешь ли ты себя связанной с кем-то. Можешь ли быть собой при них.

Я лишилась дара речи. Неужели Малабар не была собой, когда была Малабар?

– Ты понимаешь, что я имею в виду, – сказала Кира, разжевывая для меня свою мысль. – То самое чувство одиночества оттого, что ты не чувствуешь, что тебя знают.

* * *

По мере того как долгие летние дни укорачивались, а лучи солнца во второй половине дня все сильнее косили, возвещая, что осень не за горами, я терзалась мыслями об отъезде с Кейп-Кода, не зная, когда снова увижу Киру, боясь неминуемой операции Чарльза и опасаясь, что мать сорвется под воздействием стресса.

Той осенью я лишь раз приезжала в Бостон – на долгие выходные в октябре, с двойной целью: отпраздновать свой день рождения и пожелать Чарльзу удачи с операцией. Мать наконец рассказала отчиму о его состоянии, хоть и приуменьшила серьезность грядущей медицинской процедуры. Когда речь шла о его недугах, Чарльз не был героем. Он терпеть не мог оставаться один и открыто переживал из-за больничных неудобств. Его страхи имели под собой причину. Все мы знали, что́ ему пришлось пережить после инсультов, какую тяжелую битву он вел многие месяцы.

Утром того дня, когда я должна была вернуться в Нью-Йорк, мы с отчимом заключили договор: пообещали друг другу, что следующим летом будем вместе обшаривать пляжи. Мы твердо решили найти как минимум один дублон с «Уиды» или какой-нибудь другой раритет. Я обняла его на прощание и сказала, что очень-очень его люблю.

* * *

В день операции я едва дышала, дожидаясь вестей от матери, которая наконец позвонила во второй половине дня.

– Он выжил, – сказала она. Облегчение в ее голове можно было пощупать. – Врач удалил аневризму.

Я всхлипнула от счастья.

– Могу я сказать ему «привет»?

– Нет, солнышко. Он все еще в интенсивной терапии. Не уверена даже, что он уже очнулся.

– Сколько времени займет выздоровление? – спросила я, гадая, будет ли мать снова печь ему печенье.

– Это от многого зависит. Врачи говорят, что, если дальше все пойдет гладко, может, он вернется домой даже раньше, чем через две недели, – сказала мать.

– Ладно, – ответила я. – Попробую позвонить вечером, после того как тебе разрешат его навестить.

– На самом деле… – Мать прокашлялась. – У меня есть планы на вечер.

Не так часто Малабар бывала одна в Бостоне, до которого легко было доехать от Плимута, так что Бен нашел предлог приехать в город, и у него с матерью было назначено свидание. Я слышала по ее голосу, что она уже сожалеет об этом решении, что это был просчет с ее стороны. Но я знала, она ни за что не отменила бы свидание с Беном. Малабар натянула бы на себя платье и улыбку, затушила бы любые проблемные эмоции.

То самое чувство одиночества оттого, что не чувствуешь, что тебя знают.

– Я буду держать тебя в курсе, милая, – пообещала мать.

* * *