Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Джек был моей противоположностью. В любом кризисе оставался сдержанным и спокойным. Ему платили за это. Недавно он получил повышение и теперь руководил отделом спасателей Сан-Диего, одним из трех агентств экстренных служб в городе. В любой момент любого дня он был готов нырять в бурный прибой, чтобы вытащить на берег перепуганного пловца, отдавать приказы командам спасателей во всевозможных хаотичных ситуациях, от инцидентов с правоохранительными органами до природных катастроф, или сообщать печальные новости родственникам жертвы. И голос его при этом был настолько успокаивающим, что дарил утешение, когда слова лишали всех надежд. Я собственными глазами видела, как он реанимировал посетителя ресторана, где мы ужинали, а спустя пять минут подхватил разговор ровно с того места, на котором мы его прервали, когда он бросился спасать этому человеку жизнь.

Джек был не из тех людей, кому нужны эмоциональные драмы. Он никогда прежде не жил с женщиной. Наши отношения, как он сообщил мне, были самыми серьезными за всю его жизнь. Но, с тех пор как я осела в Сан-Диего и нам больше не приходилось преодолевать эпические расстояния, чтобы побыть вместе, я стала скучать по его неумеренно страстным признаниям в любви. Теперь, когда мы стали сложившейся парой, Джек дал задний ход в эмоциональном плане, жаждая вернуться к привычному распорядку. Ежедневные привычки – чтение газеты, гимнастика, пробежки по мягкому песку пляжа – были тем, что привязывало его к самому себе. Этот мужчина не отступал от программы приседаний и отжиманий, дважды в неделю – что бы ни случилось – запирался в задней комнате и тягал там тяжеленную штангу, стеная и ругаясь от боли во время короткой анаэробной тренировки, и выходил оттуда спустя пятнадцать минут, обливаясь потом, с раздутыми и пульсирующими кровеносными сосудами. В Сан-Диего Джек по-настоящему ел только раз в день – за ужином.

Ревнуя его к этой приверженности распорядку, я пыталась разрушить ее, постоянно и безуспешно стараясь увести интерес Джека в другую сторону. Я жаждала от него тех красивых жестов, которыми баловал Бен мою мать, хотела разжечь в нем страсть и заставить его совершать спонтанные поступки. Не хочет ли он поспать подольше в воскресенье утром, а потом долго валяться в постели? Нет, не хочет. А может быть, позавтракаем вместе, всего разочек – бейгл и творожный сыр, – пока читаем газету? Не-а. Давай вместе прогуляемся утром вместо обычной пробежки? Джек оставался преданным своим привычкам.

Но, когда мы шагали по тому самому пляжу, где он бегал каждое утро, мне пришло в голову, что склонность Джека избегать эмоциональных ловушек жизни – это шанс для меня. Может быть, он не захотел бы знать и о любовной связи наших родителей. Я решила проверить свою теорию.

– Мне нужно кое-что тебе рассказать, – сказала я достаточно серьезным тоном, чтобы он остановился. – Это тайна. Я храню ее уже очень долго.

Мы сели на песок бок о бок, глядя в море, и некоторое время молча рассматривали волны. Солнце опускалось над водой – зрелище, которое дезориентировало меня с тех самых пор, как я перебралась на Западное побережье. На Кейп-Коде солнце, конечно же, появлялось из океана, и его ежедневная утренняя траектория над Атлантикой была для меня надежным ориентиром. Север всегда был слева. Здесь же весь мир казался вывернутым наизнанку, словно я вечно шла не в ту сторону.

– Твоя тайна имеет отношение к нам? – спросил Джек. Я уловила намек на страх в его голосе.

– И да, и нет, – уклончиво сказала я. – Она больше связана с нашими родителями, чем с нами. И все же у нее могут быть последствия для нас. По касательной… – Я сделала паузу, чтобы он проникся. – Это очень серьезная тайна, Джек.

Он уставился в океан, изучая то, чего не видела в нем я, – быстрину или подводное течение.

– Ты хочешь ее узнать? – спросила я.

Джек посмотрел на меня. Его голубые глаза были уверенными и ясными. Он отрицательно покачал головой.

– Я люблю тебя, Рен. Ты любишь меня. Это единственное, что имеет значение.

Меня затопило чувство облегчения.

– Ты уверен?

Он кивнул.

Джек не хотел знать.

Стоит упомянуть, что Джек не помнит этого разговора. Наверное, потому, что он состоялся почти тридцать лет назад, а может быть, потому, что эта тайна была моей и в то время он не догадывался о ее серьезности. Да и как бы он мог? Ведь это только я знала, что говорю о романе наших родителей, краеугольном камне моей жизни. Насколько Джек понял, я просто пыталась вызвать его на очередной сверхэмоциональный разговор – я частенько позволяла себе это за то недолгое время, что мы провели вместе, – и он изо всех сил старался не поддаваться. Джеку пошел четвертый десяток, и он сторонился всяких драм; я же в свои двадцать два бросалась в них очертя голову.