Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Уже давно состарившаяся летом 1989 года наша кошечка одряхлела; она постоянно спала, и ей трудно было удерживать в желудке пищу. Когда мы в последний раз привезли ее к ветеринару, она едва могла поднять голову. Мы с Джеком оба зарылись ладонями в ее мягкую шерсть, пока врач делал ей укол фенобарбитала. Она уснула, мурлыча, и через считаные минуты умерла. Мы оба плакали всю дорогу домой, весь тот день и еще несколько следующих. Если у меня и были сомнения насчет эмоциональной отзывчивости Джека, они исчезли. Джек был для меня не только утешением; его утрата была такой же весомой, как моя собственная.

На той же неделе, когда мы однажды сидели на пологой, поросшей травой лужайке в парке Кейт-Сешнс, привалившись друг к другу, Джек сунул руку в карман, повернулся, встал передо мной на колени и вручил помолвочное кольцо.

– Я люблю тебя, Ренни, и хочу провести свою жизнь с тобой, – сказал он, и у него перехватило голос. На глаза мне навернулись слезы. – Ты выйдешь за меня замуж?

Предложение не стало для меня полной неожиданностью. Мы с Джеком уже присматривались вместе к обручальным кольцам, узнавали о каратах и чистоте, обсуждали фасоны. Но все это казалось каким-то нереальным. До этого момента.

Над плечом Джека открывался великолепный вид: залив и океан, здания центральной части города, а за ними – мост Коронадо. Отель «Дель Коронадо» со своей красночерепичной крышей был похож на сказочный замок.

Двадцатитрехлетняя я была не из тех девушек, что фантазируют о свадьбе. Не могла припомнить ни одного известного мне брака, которым восхищалась бы за то, что он продолжительное время одерживал победы над жизненными трудностями. Мои родители, которым в то время было за пятьдесят, оба побывали в браке дважды и теперь присматривали третьих супругов. Брак не казался мне долговечным или идеальным институтом. И все же, когда Джек сделал мне предложение, я не замедлила сказать «да», и кольцо легко скользнуло на мой палец.

* * *

Я позвонила матери, чтобы рассказать об этом, как только добралась до дома.

– О, милая! – воскликнула она. – Это так замечательно! Я совершенно счастлива.

Я сказала ей, что мы надеемся устроить свадьбу на Кейп-Коде в следующем июле, в ее доме, если это возможно.

– Ну, разумеется, – ответила она. – Мы проведем торжество на передней лужайке. По-простому. Залив Наузет роскошнее любой часовни. – Тут она на миг умолкла. Я предположила, что она уже мысленно составляет меню или воображает танец с отцом жениха. – Угадай, что! – сказала она. Я услышала, что она задержала дыхание, и стала ждать продолжения. – Я приняла решение.

Моя мать питала слабость к драматическим моментам и затянула эту паузу, насколько смогла.

– Ну? – сдалась я. – Что такое?

– Я подарю тебе наше фамильное ожерелье. Я всегда говорила, что ты наденешь его в день своей свадьбы. И теперь это случится. – Ее голос надломился от эмоций.

– Ой, мам, – выдохнула я, пораженная. – Ты… уверена?

– Абсолютно. Мой дар моей девочке в день ее свадьбы. Твоя бабушка была бы в восторге.

Я всю жизнь ждала момента, когда мать предложит его мне.

– Расскажи мне про него еще раз, – попросила я. Даже не помнила, сколько лет не видела его.

– Неужели ты и впрямь могла забыть? – поразилась Малабар и повторила свою любимую цитату о неблагодарности: – «Острей зубов змеиных неблагодарность детища».

– Конечно же, я его помню, мама! – возразила я, досадуя, что уже успела испортить этот момент. И действительно, могла мысленно нарисовать его – все эти крупные рубины, бриллианты и изумруды, каждый в собственном гнезде, каждый прямоугольник обрамлен небольшими, грушевидной огранки бриллиантами и окаймлен кластерами пресноводных жемчужин. – Я просто хочу снова услышать, как ты о нем рассказываешь.

С тех пор как я была ребенком, Малабар упорно утверждала, что ценность этого ожерелья не исчисляется в деньгах. Однажды, став подростком, я оскорбила ее вопросом о том, почему она не заказала его оценку.

– Потому что оно бесценно, – сказала она мне сухо. – Не-оценимо.

Все, вопрос закрыт.

Но истории, которые Малабар рассказывала мне об этом мифическом ювелирном украшении, пленяли мое детское воображение.

«Один сикхский махараджа надел его на свою невесту во время свадебного торжества, – шептала мать, задерживая внимание на чуждости слова «махараджа». – Празднество было пышным. Там были слоны в золотых наголовниках, верблюды, украшенные узорчатыми парчовыми попонами…»

Ее описания были такими яркими, что я почти верила, что она сама присутствовала при этом помпезном событии тысячелетней давности.

В тех редких случаях, когда она вынимала ожерелье из футляра, я гладила пальцем его бархат – пурпурный, королевский цвет – и смотрела на все эти мерцающие бриллианты, гадая, как гадала бы на моем месте любая маленькая девочка, обладает ли оно волшебными свойствами. Я была уверена, что да.

«Махараджа лично отобрал каждый из этих драгоценных камней, – утверждала мать. – Представь только – каждый топаз, сапфир и бриллиант был вручную отобран из тысяч».