Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

Потом она засыпала меня советами, одновременно показывая туфли, вуали и другие аксессуары.

– Лучше купить все сразу – и больше не придется об этом думать.

Я была благодарна ей за доброту и с радостью внесла немаленькую предоплату – 50 процентов от общей суммы. Разумеется, все это было ловушкой, хитроумной схемой, придуманной, чтобы ограбить меня и, несомненно, других ничего не подозревавших невест. Владелица салона, обхаживая меня, наверняка знала, что выходит из бизнеса.

– Алло, – снова повторил Джек в трубку.

Я услышала, как тихий хриплый голос Лили здоровается с ним с другого конца линии, но она не стала долго любезничать. Матери Джека нужно было сообщить сыну некую срочную новость.

– Не напрягайся так, мам, – сказал Джек, стараясь успокоить ее. – Я тебя плохо слышу. Говори помедленнее, – прибавил он мягко. Он выглядел растерянным. У Лили были проблемы с сердцем, и я испугалась, уж не связаны ли новости с ухудшением ее здоровья.

А потом трубку неожиданно взял Бен.

– Что происходит? – спросил его Джек. – Почему мама так расстроена?

Я слышала голос Бена так же ясно, как если бы он разговаривал по громкой связи, и мне хватило всего трех слов для осознания, что это «тот самый» разговор. Он наконец случился, «тот самый» момент. Та сцена, которую мы с матерью воображали в тысяче разных сценариев. И все они развертывались в моем воображении сейчас.

У меня зачастил пульс. Я резко села и уставилась на Джека, который озадаченно смотрел на меня в ответ, ничего не понимая.

Я кивнула и попыталась внушить Джеку одним взглядом абсолютно все разом, перескакивая с мысли на мысль: Да, это та самая тайна, о которой я тебе говорила… Прости, я должна была рассказать тебе… У меня было не так много вариантов… Это не моя вина… К такому невозможно подготовиться… А что остается делать, если влюбляешься в сына любовника своей матери?

Но в этот момент я услышала в этих репликах то, чем они и были – отговорки. Джек теперь точно возненавидит мою мать за то, что она разбила его семью, и будет винить меня за сохранение ее тайны. Его мать никогда не простит меня за мою роль в этой интриге. И на этом для нас все будет кончено.

И вот Бен раскрывал секрет, который мы таили десять лет, но этот разговор шел не так, как представлялось мне или матери. Бен многословно извинялся – да, я это слышала, – но он и не думал объяснять Джеку, какой трудный путь ждет впереди их семью. Он не говорил своему сыну, что, хотя мать Джека ему глубоко небезразлична, он полюбил другую женщину, мою мать, Малабар. И уж точно не заявлял, что уходит из брака, длившегося сорок пять лет.

Нет, происходило нечто иное. Бен просил прощения за свою «ужасную ошибку». За это «предательство», как он выразился, за эту «связь». Человек на другом конце линии был ничуть не похож на того мужчину, которого я знала. Куда пропали напор и самодовольство? Где тот уверенный в себе мужчина, который умел все – и освежевать оленя, и подмять под себя компанию-конкурента? В его голосе сквозило отчаяние. Он умолял. Это был не тот человек, который клялся, что всегда будет любить мою мать и заботиться о ней.

Куда, черт побери, подевался тот Бен?!

Человек на том конце линии жаждал получить прощение своей жены. Он желал получить прощение своего сына. Он умолял о прощении. Этому человеку, этому незнакомцу в телефоне, явно было что терять.

– Я так виноват… – произнес голос.

Интересно, Бен уже позвонил матери? – подумала я. Или, может быть, Малабар все еще наслаждается утренней чашкой чая и тостом со сливочным маслом и свежими пресервами – последними, как вскоре выяснится, мгновениями в своей жизни, когда еще может тешиться мыслью, что Бен Саутер всегда будет предпочитать ее Лили? Я бросила взгляд на часы, стоявшие на тумбочке. На Восточном побережье был уже почти полдень. И моя тревога мгновенно переключилась с катастрофы, постигшей Джека, на ту, которая надвигалась на мою мать. Я уже погрузилась в ее скорбь.

– Я так стыжусь того, что навлек на тебя, твою мать и твою сестру, – продолжал тем временем Бен. – Надеюсь, когда-нибудь вы сможете меня простить.

Я не была включена в список пострадавших сторон. Если в этом громком фиаско были свои «плохие» и «хорошие» парни, очевидно было, что я принадлежу к лагерю плохишей и Лили это знает. Мне резко подурнело, руки затряслись.

Однако Джек сохранял свое обычное спокойствие. Казалось, он мгновенно оправился от шока, неверия и гнева и ступил на твердую почву рациональности.

– Я понимаю, папа, – сказал он в трубку. – Да, я понимаю, – повторил он. Я зачарованно смотрела, как его подбородок приподнимается и опускается в едва различимом кивке. – Это можно понять – просто нельзя принять.