Дневник. Том 1

За это время его вещи, находившиеся на Московском вокзале, пропали, его известили, что их продали, там было его летнее пальто. В общежитии расхитили, а частью сожгли его книги. Его выпустили вчистую, приняли обратно в консерваторию, в общежитие, вернули стипендию. Неужели для проверки понадобилось семь месяцев? Человек – это звучит не гордо[689], это quantité négligeable[690].

23 марта. Когда я читаю сейчас газеты, наполненные восторженными «ура» и «осанна» на XVIII съезде партии, я все время вспоминаю песенку зайчат из «Волшебной калоши» Германа Матвеева, которую я ставила прошлой весной в театре Петрушек[691]. Зайцы поют:

Ура, ура, ура, ура!

У нас нора, своя нора,Свой новый дом хороший,Да здравствует калоша!

Поют на мелодию, взятую из «Серого волка» Лядова[692]. Зайчата съели кусок галоши и решили, что они самые сильные звери в лесу.

Эти «ура» звучат в особенности нелепо сейчас, когда маленький Гитлер шагает по Европе, как Гулливер через лилипутов[693]

. И шагает даже без боев, ведомый одним импульсом железной воли, перед которой все расступаются, как волны Чермного моря перед Моисеем.

Что будет дальше? Мы тоже «расступимся»?

Логически рассуждая, момент осуществления чудовищнейшего предательства в мире наступает. Все подготовлено.

И какой ужас, что нашему бедному поколению выпало на долю быть всему этому свидетелем. Беспомощным свидетелем.

29 марта. Гитлер взял Мемель, берет Данциг. Говорили прежде: «Велик Бог земли Русской»[694]

. Но, во-первых, мы не земля Русская, а мы анонимный Союз ССР, а во-вторых, Богу не за что нас спасать. С какой легкостью предали свою веру, с какой легкостью забыли все моральные устои. Донос поставлен во главе угла. Донос разрушил деревню. Могли же в Суноге дать молчаливый, но дружный отпор – никого не раскулачили, а когда вышел приказ раскулачить заведомого богача Галанова, его предупредили и попрятали все его добро где кто мог. Могли же. Но это единичный случай. Зачем Евдохе надо было доносить на Рыбакова, зачем ей надо было доносить на меня, что я разбазариваю имущество детей и спекулирую их жилплощадью? Я хожу рваная, так что стыдно, т. к. весь мой заработок идет на детей, очевидно, это кажется по нашим временам неправдоподобным.

Non vedere, non sentire, essere di sasso mentre la guerra e la vergogna dura[695].

Я всегда чувствую этот жгучий стыд за Россию, и больно. Лягушки, избравшие себе царя[696].

Я представляю, как должен страдать Вася Яковлев и другие, любившие страну до боли.

А может быть, великий Бог над нами сжалится ради тех замученных праведников, ради тех миллионов, которые в заточении?

Какая безумная, беспросветная трусость – ни слова не сказать правды на этом съезде. Насколько было бы убедительнее сказать прямо и откровенно: да, товарищи, вся страна раздета, мануфактуры нет, угля не хватает, продуктов питания не хватает, и объяснить, почему это. А заведомая ложь неубедительна. Le mensonge ne peut pas durer (Carlyle)[697]

.

9 апреля. Светлое Христово Воскресенье.

Кажется, первый раз в жизни я не пошла к заутрене. Некуда идти. В городе осталось 3 церкви, все переполнены людом[698]. Крестного хода нет, с улицы даже «Христос Воскресе» не услышишь. И кроме того, я замучилась. Два с половиной месяца я была без прислуги, а детям надо и завтрак, и обед, и вытопить, и керосин принести, и с 11 – <до> 6 быть в театре, и дома работать над постановкой. Я взяла детей сгоряча и ни минуты не каюсь в этом, но я не рассчитала ни своих сил, ни своих средств. А ни того, ни другого не хватает.

Была на днях в церкви – как хорошо уйти от сутолоки. Я горько плакала и чувствовала, как эти слезы смывают всю накопившуюся сутолочную коросту с души, омывают ее. Я думала о несчастной Евгении Павловне и тех сотнях тысяч высланных матерей, которые ничего не знают о своих детях. Можно ли выдумать более варварское мучение? La verité doit de temps en temps chager de vêtements et renaître à nouveau (Carlyle)[699].

Mais tout mesonge a son arrêt de mort écrit dans la chancellerie même du ciel et, lentement ou rapidement, avance incessament vers son heure. L’étrange contraste des cérémonies de jubilation: cérémonial de jubilation et rareté de pain (Carlyle)[700].

Встретила на премьере «Снежной королевы» Ходасевич. Она обедала у Алексея Николаевича с Кольцовым, испанским генералом и его женой, другими испанцами. Через несколько дней после этого Кольцов был арестован[701]. Будто бы выяснено, что он в течение очень долгих лет уже был одним из виднейших международных шпионов.