Дневник. Том 1

Рядом со мной сидит баба в черном платке. Заговорила. «Вот какие смелые, сразу видно, городские, рабочие, а у нас в деревне разве скажут слово. Ой, тяжело в колхозе, ни из-за чего работаешь, ни одеться, ни прокормиться, задавили льном». Баба из-за Нижнего[740], и повторяет ту же <песню>, что я слышу по всей дороге.

Еду вечером в Палех. По селам ни одной собаки. Помню, как прежде из каждой избы неслись собаки и провожали проезжавших неистовым лаем. Говорю об этом моему старику вознице (палехскому конюху). «Да видите, кормить-то нечем, да и караулить нечего: кожу с тебя не утащат».

Палех в упадке. В 38-м году арестовали Александра Ивановича Зубкова, организатора и председателя артели; взял бразды правления Баканов, совсем молодой, партийный, добивавшийся этого всеми средствами и, вероятно, повинный в аресте Зубкова. В связи с арестом Зубкова в дела артели вмешалось НКВД. Из библиотеки были вывезены все материалы, которые умным чекистам показались «божественными»: старинные иллюстрированные Библии Шнорра[741]

и более ранние, картоны – копии с новгородских фресок, старинные иконы и копии. Все это (по словам И.И. Василевского) было сожжено.

Все эти ценнейшие вещи служили художникам матерьялами для их работ, как их предки пользовались Библиями XVII века. При Зубкове у артели был свой представитель в Москве Василевский, служивший во Всесоюзхудожнике, достававший им заказы по всей стране. Его сняли под предлогом, что он сын попа и что такое представительство – лишняя трата денег. Василевский получал 700 рублей.

Теперь артель сидит без заказов, и Баканов пустил ее на ширпотреб – то, с чем жестоко боролся Зубков.

Я остановилась у Баженова, а под вечер пошла к Парилову Николаю Михайловичу, который нам делал «Салтана». Парилов – крестьянин, Баженов – интеллигент, хотя и полуграмотный, – совершенно разные представители Палеха. Баженов талантливее, но Парилов самобытнее, и в нем «стиль» прирожденный, от икон, которые ему довелось писать самому, а Баженов стиль изучил, самого его революция застала 11-летним мальчишкой. Парилов – личник, т. е. его специальностью были лики на иконах, и на его эскизах лица, типажи были сделаны замечательно, по левкасу[742]

. Эскизы кукол у Баженова неинтересны, нехарактерны, quelconque[743].

Угостили меня чаем с сахаром, конфетами, т. е. с такими запасами, которые есть сейчас только у хороших хозяек; пожаловалась жена на трудности хозяйства, «уж и не знаем, продержим ли корову, покосу нам, как единоличникам, не дали, сена купить негде». Сам же Николай Михайлович жаловался на отсутствие творческой работы. Нет ни театральных заказов, ни иллюстраций, расценки на работу по лаку снижены, старшие мастера перестали писать коробочки, молодежь рисует с открыток, с дешевых картинок. Парилов повел меня в мастерские. Было уже совсем темно, в мастерских никого не было, он водил меня по комнатам, открывал ящики, сушильные печи, показывал и шкатулочки, и оригиналы, с которых рисовали. Открытка: тигр; на коробочке тоже тигр, немного стилизованный, пальма. Другая еще хуже, уже без всякой стилизации. Утром Маркичев показывал мне целую массу коробочек, одна грубее другой, запомнились: Горький, группа детей – одни головы, а под ними продолговатый букет пошлейших цветов. И как исключение большая шкатулка, приблизительно сантиметров 40, старого мастера Сперанского – король Лир. Сверху король, свита и дочери. По всем 4 сторонам различные сцены. Буря, тучи по черному золотом и золотой дождь сделаны потрясающе. Что владимирскому мужику Шекспир и что он Шекспиру?

Там же показал мне Маркичев маленькую овальную коробочку-миниатюру Вакурова – «Бесы». Черная тройка, золотой снег и темно-синий фон. Чудесная работа, будь бы у меня лишние сто рублей, непременно бы купила.

Парилов показал мне свою картину «Колхозный ипподром», метра полторы длины. По первому плану бегут палехские кони, запряженные в американки[744], на втором плане в центре трибуна, кругом толпа. В Париже у какого-нибудь Marchand de Tableaux[745] эта картина могла бы иметь колоссальный успех. De manière Henry Rousseau[746]

по своей огромной наивности. Все лица выписаны как на иконах, композиции никакой, все люди стоят в ряд, юбки у всех женщин с неизбежной византийской складкой посередине. Парилов угнетен, да, вероятно, и не он один.

Ночью поднялась снежная буря, к утру намело снегу в пол-аршина[747]. Мы с трудом доехали до Шуи, снег облипал колеса. Надели на меня валенки, огромный тулуп.

По всей дороге, по селам и в самой Шуе я любовалась на резьбу в окнах, светелках, вокруг крыши.

Я вывезла из Палеха подаренный мне Иваном Маркичевым керамический флакончик, вернее, вазочку. По черному полю серебряные цветы. Какой безграничный абсолютный вкус у этих людей.