Дневник. Том 1

20 октября. Уже конец октября. Два дня нет ночных тревог. Немцы под Москвой. Взята Одесса, т. е., как наша печать сообщает, оставлена без нажима немецких войск. Чудесная красавица Одесса, хорошо, что я ее повидала прошлым летом. Беляковы уверяют, что у Шапиро уже лежат в кармане два билета на вылет из Ленинграда. Но куда они, дурачки, летят? В России не будет лучше, и там еще могут вспыхнуть восстания и погромы. Перед приходом немцев подонки постараются сводить счеты. По слухам, есть аресты среди лиц, отказавшихся уезжать. Что-то очень давно нет Муромцевой, и я беспокоюсь о ее судьбе.

В госпитале теперь больше раненых граждан, чем военных, восемь бойцов и пятнадцать граждан. Военных некуда эвакуировать. Г. Попов часто приходит к нам ночевать. Вчера они с Наташей и Васей размечтались о том, как они купят коня, разделят его и будут есть бифштексы. Они как-то в начале войны вместе завтракали в «Квисисане»[859], ели жареного поросенка и запивали коньяком. Вошел милиционер и стал у всех проверять паспорта. Г. Попову он задал ряд неприятных вопросов. Когда же он спросил паспорт у Валерьяна, тот ему показал какой-то билет, который милиционер молча ему вернул и ни о чем не спрашивал. Уходя из ресторана, Попов спросил у Богданова-Березовского: «Что ты ему показал?» – «Не помню», – был ответ. Теперь он, беспартийный, назначен ответственным секретарем Союза композиторов. Вообще Попов склонен всех подозревать в службе в НКВД, Пушкова, даже Шостаковича. Ему кажется, что для преуспевания у нас – это единственная дорога. Сам Гаврик пока неудачник. Он мне представляется трусливым и нервным. Этого достаточно, чтобы спасовать. Он рассказывал про своего отца, что тот так был перепуган революцией, что сошел с ума и все ценные вещи побросал в Крюков канал. Что же касается до Шостаковича, то это, конечно, чушь, и такие возмутительные подозрения вызваны неосознанной завистью.

Достаточно Шостакович настрадался от Сталина. Если ему вернули «милость» и дали премию[860], то это, конечно, под влиянием успеха за границей и какого-то все-таки общественного мнения у нас.

Гаврик тоже готовит по-немецки объяснительные речи о своей опере.

22 октября. Возвращаться из госпиталя приходится в кромешной темноте. Перед глазами ходят черные круги от напряжения. На Моховой тротуар в рытвинах, того и гляди упадешь. На Пантелеймоновской[861] уже легче, видно больше неба и асфальт. Вижу силуэт Спаса Преображенья. Когда попадаю на Кирочную, значит, дома – никакая тревога уже не остановит.

Вчера только что заснула, раздался сильнейший грохот, я проснулась. Опять выстрел. Бомба ли, дальнобойное ли орудие? Попов не спал, говорит, бомба. Разбудила Васю и Наташу, те и ухом не повели. Это дальнобойные, и притом наши.

Наши или нет – мне все равно. Не могу слушать эти внезапные разрывы. Взяла «Войну и мир» и пошла в бомбоубежище, где и читала до 1 часу, пока не стихло. Там тепло и светло.

В столовой – суп и «мясное»: за 50 гр. мяса по карточке получаю не больше 25 гр. колбасы и столько же чечевицы, колбасу съедаю, конечно, с кожурой. Это все на весь день.

Когда-то я смотрела в Александринке «Ревизора». Осипа играл Варламов. В сцене, где Хлестаков обедает в гостинице, Осип стоял за его стулом и жадно глядел, как он ел. Хлестаков глотал, глотал и Осип.

Когда я кормлю больных, я всегда вспоминаю эту сцену и чувствую себя Осипом.

Больные сейчас начинают шуметь, что им урезают порции, нет белых булок. Для нас же их пища – недосягаемое блаженство. К утреннему чаю каша или селедка. В 1 час обед: щи или суп, котлеты с кашей или макароны с мясом и кружка компота. В 4 чай без ничего, в 6 ужин из одного блюда – пирог или каша. В 8 еще чай.

Хлеба военные получают 600 гр., гражданские 200. Как-то я шла утром в госпиталь, шел снег, с вечера тоже шел снег и тревоги не было.

Вася пишет картину: Божия Матерь Севера. Женская фигура в красном; перед ней идет мальчик в белой русской рубахе, за ними северное сияние и льды. Мне пришло в голову продолжить: из-под руки Божьей Матери идет снег, а внизу под снегом наши города. Она осеняет нас снежным покровом.

Сказала Васе. У него так холодно в комнате, что невозможно работать. И топить нечем. У меня пока было 10 градусов.

Что будет дальше, ума не приложу. Придется всем спать в одной комнате. Дров нет, хлеба нет, правители, по слухам, вылетели из Москвы в Казань.

В консерватории распространили слух, что Митя Шостакович улетел с Бивербруком в Америку. Вася заходил сегодня с Поповым в Союз композиторов и узнал, что Д.Д. в Саратове и прислал сюда вызов для Софьи Васильевны – разрешение ей на вылет из Ленинграда.

Третьего дня была и ночевала С. Муромцева. Принесла всякие александринские новости. Все декорации чуть ли не за сто лет, находившиеся на улице Росси, сгорели. И «Маскарад»[862], и «Дворянское гнездо».

До чего жалко. Там были сброшены зажигательные бомбы. Бедная Софья Васильевна, живущая в Хореографическом училище[863], была среди огромного пожара.