Дневник. Том 1

С 1940 года я никуда не выезжала. За войну и блокаду даже мысль о передвижении вытравилась из мозга. На Москву поезда не ходили. Мне казалось, что мы, как водяные кувшинки, приросли корнями к земле. И вдруг я еду. Это было так странно и неправдоподобно, что я глядела в окно и все повторяла про себя: я еду, я еду, я еду… Кувшинке перерезали стебель, и она поплыла по течению. А за окном полное разрушение. Сломанные танки, разрытая земля, валяющиеся пушки, машины, орудия, траншеи, окопы, разрушенные дома, торчащие трубы и, пожалуй самое страшное, обгоревшие леса. Как сейчас помню – до горизонта черные обгорелые стволы берез с короткими обгорелыми сучьями, обрубками обугленных рук, в отчаянии воздетых к небу. Любань, вокзал: передний фасад частью уцелел, внутри все обрушилось, средней стены нет, а сзади обгорелые, почерневшие руины стен почему-то напомнили мне Рим, Колизей, обугленный Колизей. На полях пусто, нигде ни души, ни одной скотины. Проснулась утром как будто в другом мире. Свежая зелень, поле ржи, проселочная дорога, мокрые от росы тропинки, деревни, на полях скот, люди. Какое наслаждение – мирная жизнь! Казалось, я вырвалась из тюрьмы.

Дух замирал от радости, что через несколько часов я увижу своих – Лелю, Васю. В 42-м, сознаюсь, я уже не надеялась свидеться с сестрой.

Все они вместе с Юрием рассчитывали увидеть блокадного дистрофика и были крайне разочарованы моим внешним видом. Благодаря заботам Бондарчука и вливанию глюкозы с аскорбином осенью 43-го года, я очень поправилась за последний год. Юрий будто бы приготовил мне даже путевку в санаторию, – этого не понадобилось.

В Москве поразило: часы на улицах ходят, не то что у нас; лица скучные, но не значительные; из военных только генералы. Нет нашей прифронтовой атмосферы.

Я сразу засела за окончание перевода 1-й части «Chroniques de ma vie» Стравинского, чтобы получить здесь же, в Союзе композиторов, деньги для дальнейшего путешествия. Кормиться было очень трудно. Изредка я обедала в Союзе композиторов на Васины талоны. Все было сделано для неудобства публики, в особенности для нас, командировочных. Хлеб по нашим «рейсовым» карточкам с 1 августа в булочных не выдается, надо искать где-то у Покровских ворот, в Сокольниках, на Ордынке, в Грузинах[1217]

. Продукты – в трех магазинах на противоположных окраинах города. Искала для Сони куклу – нигде нет: то с глиняными головами, то плоские, тряпичные, цены высокие. Вчера, 1 августа, открылся промтоварный коммерческий магазин. Очередь стояла по Неглинной и Кузнецкому Мосту. 2 июля. На Пречистенке, на верху горы. Иду с почты. Утро. Туман. Вдали голубой мираж – Кремль. Под гору идут дома, взбирается трамвай, а позади туманный сизый силуэт Кремля. Мираж старой Москвы. Высится Иван Великий[1218]. Никогда я еще не видала Кремля в таком аспекте. Я остановилась и долго стояла. Весь Кремль однотонный, сизый – нереальное видение.

Видела Г. Попова, Н.А. Тимофеева, которого вывезли из Ленинграда умирающим. Здесь он очень поправился. Я мало где бывала, все переводила и переводила в душной Лелиной конуре. Вася был очень заботлив. В Комитете по делам искусств О.Н. Олидор очень любезно дал мне командировку в Ярославль (иначе передвигаться было невозможно), где, кстати, должна была состояться декада кукольных театров области.

Наташа с детьми и бабушкой жили у отца ее, Алексея Валерьяновича Князева, в 12 километрах от Ярославля, в деревне Глухово. Соне было уже 5 лет. Пете один год, при мне он начал ходить. В июле я много времени проводила в Ярославле, войдя в жюри смотра кукольных театров. Жила я тогда у Елены Федоровны Суворовской, милой Лили Сперанской, с которой я так сдружилась на курсах Екатерининского института.

Среди любителей кукольного дела была обаятельная Мария Николаевна Слободская. Осматривала Ярославль. Церквей, церквей – и все закрыты, мало того, приспособлены для самых неподходящих целей. В знаменитой церкви Иоанна Предтечи на Толчке[1219] лаковый завод и склад, в церкви на рынке вязальная артель имени Крупской. В церкви Николая Чудотворца (XVII век)[1220]

стены зашиты фанерой, и на них выставлены гравюры Юдовина. Везде склады, заводы, артели. Открыт для осмотра только собор Ильи Пророка[1221]. Вошла я туда, и дух замер от ощущения праздника – праздника красок. Какое чувство красок было у этих крестьян-живописцев! А огромная икона Ильи Пророка вся в различных оттенках белого цвета. Потрясающая икона.

Возможно ли где-нибудь во всем мире встретить в XX веке варварский вандализм, подобный советскому?

Кажется, в той же церкви Николая Чудотворца, где была выставка Юдовина, меня поразили Царские ворота, скорее католического типа, польского. Это горельефная скульптура, изображающая группу человеческих фигур, точно не помню, кто был изображен: Христос ли с двумя апостолами или два апостола, но очень хорошо помню их такой чуждый общему стилю ярославских церквей барочный характер. Есть предание, что это работа Федора Волкова.