Дневник. Том 1

Жакт хотел отобрать одну комнату у нас, Ленсовет дал броню на год, но управдом спросил у меня, давая справку 1, что Ю.А. является действительным съемщиком квартиры, на каком основании он выписался отсюда?[547] Я объяснила командировкой в Москву (хотя выписался он гораздо раньше), больше года, а по теперешним законам иждивенцы, живущие на другой квартире, чем глава семьи, лишаются права на карточки и на какие-то еще блага! Подчеркивать сейчас, что он здесь не живет и знать меня не хочет, это почти равносильно доносу в ГПУ, потому что, не являйся я в данный момент женой Шапорина, меня конечно бы выслали в какой-нибудь Тургай; «по Вас верблюды плачут», – сострила Наталья Васильевна. Братья – эмигранты, дворянка, жила за границей – все это смертельные грехи. Если бы Вася чувствовал какую-либо привязанность ко мне, неужели бы он не сказал отцу, что не заехать в Детское недопустимо.

В ноябре 1931 года пришла на имя Юрия повестка из ГПУ с просьбой явиться в иностранный отдел[548]. (Жил же он тогда в Детском.) Мы никак не могли догадаться – зачем? В назначенный день Юрий попросил меня поехать с ним на Гороховую и подождать в сквере, «а вдруг меня арестуют?». Через минут пятнадцать он уже вернулся сияющий: «Это, собственно, не меня касается, а тебя – тебя просят прийти тогда-то». Его спросили о моих братьях, о том, с кем он встречался в Париже, куда приезжал в 26-м году на три недели. Юрий на это ответил: «Знаете ли, был я там всего три недели – ничего не помню. Вы расспросите мою жену, она там четыре года жила». Перед ним усиленно извинялись за беспокойство: мол, знаем, как вы заняты и т. д. Совершенно ясно, что хотели пощупать почву, как отнесется Шапорин к вызову в ГПУ жены. Возмутится ли он, не запротестует ли. А он своими руками выдал. Но когда я пошла на Гороховую, он меня в сквере не ждал. Меня допрашивали пять с половиной часов, и знавшая об этом и ждавшая моего звонка М. Юдина примчалась в Детское, т. к. была уверена, что меня уже арестовали и надо везти передачу.

[Апрель][549]. Вася 15 марта помчался в Москву, ничего не сделал, пробыл там зря пять дней и, вернувшись, стал звонить уполномоченному НКВД. Вечером в тот же день, это было 22 марта, его вызвали на Литейный[550]

. 16 марта Ю.А. телеграфировал НКВД, прося выделить из выселяемой семьи Владимировых дочь, являющуюся незарегистрированной Васиной женой. Это была ложь, но единственный путь спасти девочку. Васю вызвали, и солидный трехромбовый гэпэушник[551] начал с жалких слов: «Ну как вам не стыдно, Василий Юрьевич, вы хотите идти по стопам Никиты Толстого. Вы компрометируете ваших отцов, брак этот фиктивный». Вместо того чтобы отстаивать свои позиции, Вася тотчас же согласился с ним и обещал быть паинькой, скомпрометировав таким образом и свои заявления, и просьбу отца. Его взяли, что называется, на арапа. Дальше его стали расспрашивать о моих братьях: который из них был морским агентом в Болгарии? А другой был добровольцем, не правда ли? Вася и с этим согласился, тогда как никогда ни Вася, ни Саша добровольцами не были, на стороне белых против красных не воевали.

Такое признание могло бы стать опасным, если бы, к счастью, гэпэушники не знали прекрасно истины.

В НКВД надо говорить умеючи, как в бирюльки играть[552], и главное, не трусить. Где же было девятнадцатилетнему Васе все это сообразить и не струсить. Очень хорошо помню мои разговоры с чекистами в 31-м году. Именно игра в бирюльки. Тех-то имен произносить нельзя, а те-то можно; можно потому, что ты прекрасно знаешь, что эти люди очень близки к НКВД, хотя и занимают прекрасное положение в театральном мире. Да-с!

Вообще, лучше всего иметь глуповато-светский вид и тон.

Люди прикованы к своей площади.

Рабы, рабы во всем. Подхалимы до мозга костей. Больно, больно. Им, Шапориным, никогда и в голову не придет, что горе по Алене живет, что ее нет, что забыть этого нельзя. У них если что и было, то все выветрилось. А уж внимание к этому горю проявить – такая мысль в их сознание не закрадывалась ни разу.

21 апреля. Васи до сих пор нет. Что у них в голове, что у них в сердце – непонятно.

Евгения Павловна говорила мне, что Старчаков страшно возмущен поведением Ю.А. Помимо меня, непристойно приехать в Ленинград чуть ли не на десять дней – и не заехать в Детское к Толстым, Старчаковым, с которыми он так дружил. И вести за спиной Алексея Николаевича интриги в Мариинском театре, сговариваясь с Пиотровским о переделке либретто. Неужели так страшно сказать что-либо в лицо, а не ругать за спиной. Все это втиранье очков. Сейчас заходила Наталья Васильевна (как всегда, писать деловые французские письма). Возмущены Ю.А. ужасно. Он, без разрешения Алексея Николаевича, дал в «Литературный Ленинград» отрывок из либретто «Декабристы», который и был помещен в № от 20 апреля[553]. Озаглавлен: «Декабристы», тогда как Толстой этого названия не признает, находя более правильным назвать оперу «Полина Анненкова». Совершенно непонятно!