Добровольческая армия в «Ледяном» походе

Поведение Корнилова в дни штурма выглядит вызывающе бесстрашным. Однако сложно определить грань между личной самоотверженностью военачальника и безответственным пренебрежением собственной безопасностью и безопасностью соратников. При очевидном неудачном выборе позиции штаба и командного пункта Корнилов не оставлял выбора и для работавших рядом чинов штаба, прибывавших с докладами командиров частей, посыльных и т. п. Многое может объяснить приводимое А.И. Деникиным содержание последнего разговора с Корниловым, в котором тот высказал свое намерение покончить с собой в случае неудачи штурма[505]

. Решение об атаке города 1 (14) апреля свидетельствовало о том, что Корнилов не видел перспективы далее этого дня ни для себя, ни для армии, а потому был уже безучастен к ее дальнейшей судьбе. Парадоксом можно считать то обстоятельство, что снаряд, смертельно ранивший командующего, по существу спас остатки Добровольческой армии от верного и бессмысленного уничтожения в предстоящем штурме. Несмотря на смятение и растерянность, в которые повергла добровольцев гибель Корнилова, ни у кого из начальников не возникло мысли об исполнении его последнего приказа: взять Екатеринодар любой ценой. Беспрекословно и четко части исполнили прямо противоположный приказ Деникина, дававший шанс на спасение людям, армии, движению.

Оценивая деятельность Л.Г. Корнилова на посту командующего Добровольческой армией в период ее формирования и 1-го Кубанского похода, следует отметить, что роль его представляется нам глубоко противоречивой и далека от образа, созданного эмигрантским эпосом. Широкая известность Корнилова, хотя и придавала Добровольческой армии видимость всероссийского антибольшевистского движения военных, не могла изменить ни общественного настроения, ни расстановки социальных сил в регионе, которые непосредственно влияли на возможности комплектования армии. Достаточно заметить, что Ростов и Екатеринодар продемонстрировали удивительно схожий кадровый потенциал для добровольческих формирований (3–5 тыс. человек), притом что в первом случае их возглавляли такие заметные фигуры, как Алексеев и Корнилов, а во втором – никому не известные офицеры Галаев и Покровский. В 1-м Кубанском походе смелый и решительный образ действий Корнилова, несомненно, оправдывал себя на начальном этапе, пока Добровольческой армии противостоял заведомо слабый и неорганизованный противник. Однако рискованные, граничащие с авантюрой решения не могли компенсировать усиления противника по мере его организации. Непонимание или неверная оценка окружающей обстановки, которые, как известно, не были исключительным явлением в деятельности Корнилова, вели к увеличению потерь, а в итоге поставили армию на грань гибели.

В период 1-го Кубанского похода начали складываться специфические формы взаимоотношений Добровольческой армии с населением территорий, где ей приходилось действовать, с местными властями, представителями противоборствующей стороны. Многие из возникших тогда прецедентов стали типичной практикой в действиях начальников и рядовых чинов, а также целых частей и соединений белых армий в годы Гражданской войны.

По мере своего продвижения по территории Дона, Ставропольской губернии и Кубани Добровольческая армия столкнулась, вероятно, со всем спектром отношений со стороны местного населения: от безразлично-неприязненного в донских станицах в феврале до покорно-заискивающего на Кубани месяц спустя; от активной поддержки и вступления в армию казаков и черкесов до вооруженного сопротивления иногородних в Закубанье. Неизменным во всех случаях было одно: добровольцы, претендовавшие на разрешение всероссийских политических проблем, воспринимались и казачьим, и неказачьим населением как чужаки, а их появление в той или иной местности могло оказаться своевременным или несвоевременным, созвучным или несозвучным тем настроениям, которые преобладали в тот момент в народной массе. Суть этих настроений наилучшим образом передает то обстоятельство, что все усилия добровольческого командования по привлечению казаков в ряды армии средствами агитации оказались малоуспешными. Заметные пополнения дали лишь мобилизации, проводившиеся кубанским краевым правительством в ходе штурма Екатеринодара и во время отступления армии на Дон.

Гражданская война даже в тех масштабах и формах, которыми она отличалась весной 1918 года, была настоящим бедствием для мирных жителей Северного Кавказа. Если насильственных мобилизаций в вооруженные формирования обеих сторон мужскому населению до поры удавалось избежать, то различные трудовые и имущественные повинности, такие, как рытье окопов или обозная повинность, были неминуемы. Привлекаемые к ним люди часто помимо своей воли оказывались вовлеченными в военные действия на той или иной стороне.