Дочь фортуны

Хоакин Андьета тоже провел всю неделю в воспоминаниях о девушке, которую посчитал дочерью начальника, Джереми Соммерса, а посему абсолютно недостижимой. Хоакин даже не подозревал, какое впечатление произвел на нее при первой встрече, ему не приходило в голову, что, передавая ему тот стакан сока, девушка признавалась в любви, поэтому его охватил жуткий страх, когда дочь Соммерса вручила ему запечатанный конверт. Растерявшийся служащий положил письмо в карман и продолжил свою работу, но уши его пылали, одежда мокла от пота, а спина покрывалась мурашками. Элиза стояла всего в нескольких шагах, неподвижно и молча, и не было ей никакого дела до ярости на лице мисс Розы и сокрушения на лице няни Фресии. Когда на телегу погрузили последний ящик, а мулов развернули для спуска с холма, Хоакин Андьета извинился перед мисс Розой за доставленные неудобства, попрощался с Элизой едва заметным наклоном головы и удалился со всей возможной поспешностью.

В записке Элизы было всего две строки: время и место встречи. План был такой простой и дерзкий, что Элизу легко можно было принять за опытную бесстыдницу: через три дня в девять часов вечера Хоакину следовало явиться в часовню Богоматери Неустанной Помощи, построенную на холме Серро-Алегре для утешения путников, неподалеку от дома Соммерсов. Элиза выбрала это место из-за близости к дому, а день – потому что это была среда. Мисс Роза, няня Фресия и слуги будут заняты ужином, никто не заметит ее краткой отлучки. После бегства Майкла Стюарда отпала нужда устраивать танцы, да и ранний приход зимы не способствовал веселью, однако мисс Роза сохранила привычное расписание, чтобы не давать почвы для слухов о ее романе с офицером флота. Отмена музыкальных вечеров в отсутствие Стюарда была равносильна признанию, что он являлся единственной причиной для их проведения.

В семь часов вечера Хоакин Андьета уже сгорал от нетерпения. Вдалеке ему были видны ярко освещенные окна особняка, вереница карет с гостями и зажженные фонари кучеров, ожидавших перед домом. Хоакину дважды пришлось прятаться от церковных сторожей, проверявших лампадки: их гасило ветром. Часовня представляла собой маленькое прямоугольное строение с крашеным деревянным крестом на крыше, почти все пространство внутри занимала исповедальня с гипсовой статуей Девы Марии. Еще в часовне стоял поднос с рядом потухших свечек и ваза с мертвыми цветами. Было полнолуние, но по небу плыли тяжелые облака, так что луна временами совсем пропадала из виду. Ровно в девять Хоакин ощутил присутствие Элизы и увидел девичью фигурку, с головы до ног завернутую в черное покрывало.

– Я вас ждал, сеньорита, – вот и все, что он сумел пробормотать, чувствуя себя полным идиотом.

– Я всегда тебя ждала, – ответила она без раздумий.

Девушка сняла покрывало, и Хоакин увидел, что на ней праздничный наряд, юбка подоткнута, а на ногах сандалии. В руке она держала белые чулки и сафьяновые туфельки – чтобы не испачкались по пути. Черные волосы, разделенные пробором посередине, были заплетены в две косы, перевязанные атласными лентами. Молодые люди сели внутри часовни на покрывало Элизы; статуя Девы скрывала их от посторонних глаз, и они сидели молча, очень близко, но не касаясь друг друга. Долгое время они не осмеливались обменяться взглядом в этом нежном сумраке, смущенные близостью двух тел, дыша одним воздухом и пламенея, несмотря на порывы ветра, грозящие оставить их в потемках.

– Меня зовут Элиза Соммерс, – произнесла она наконец.

– А меня Хоакин Андьета, – ответил он.

– А мне казалось, тебя зовут Себастьян.

– Почему?

– Потому что ты похож на святого Себастьяна, на мученика. Я в папскую церковь не хожу, я протестантка, но няня Фресия несколько раз брала меня с собой, когда исполняла обеты.