Дочь фортуны

Элиза попала на корабль в мешке на плече грузчика, одного из тех, что в Вальпараисо носили на «Эмилию» товары и багаж. Беглянка так и не узнала, каким образом Тао Цянь сумел заручиться поддержкой этого парня, как обманул бдительность капитана и помощника, отмечавших в журнале сведения о каждом тюке. За несколько часов до этого Элиза убежала из дома с помощью хитроумного плана, включавшего подделку письма от семьи дель Валье, якобы пригласившей ее несколько дней погостить в поместье. Идея была вполне здравая. Дочери Агустина дель Валье и прежде приглашали воспитанницу Соммерсов за город, и тогда мисс Роза ее отпускала, обязательно в сопровождении няни Фресии. Девушка с притворной веселостью попрощалась с Джереми, мисс Розой и дядей Джоном, но на сердце у нее лежал тяжелый камень. Элиза смотрела на своих близких, сидящих за завтраком, читающих английские газеты, совершенно не подозревающих о ее плане, и мучительная неуверенность в собственной правоте едва не заставила ее отступиться. То была ее единственная семья, эти люди олицетворяли надежность и достаток, но Элиза уже переступила грань приличия, и дороги назад не было. Соммерсы воспитывали ее в жестких рамках благопристойного поведения, и ее поступок бросал тень на весь дом. Ее бегство запятнает семейную репутацию, но ведь всегда останется место для сомнений: всегда можно сказать, что она умерла. Какое бы объяснение ни выбрали ее близкие, она уже будет далеко и не увидит, как Соммерсы принимают свое бесчестье. Долгое странствие в поисках возлюбленного казалось Элизе единственным возможным выходом, но в минуту молчаливого прощания ее охватила такая тоска, что девушка чуть было не разрыдалась и не призналась во всем. И тогда на помощь ей пришло последнее воспоминание о Хоакине Андьете: она ясно увидела возлюбленного таким, каким он был в ночь перед отъездом, и этот образ напомнил ей о долге любви. Элиза поправила выбившиеся локоны, надела шляпку из итальянской соломки и вышла, на прощанье помахав рукой.

В чемодане, который приготовила в дорогу мисс Роза, лежали ее лучшие летние платья, несколько реалов, прихваченных из комнаты Джереми Соммерса, и украшения из приданого. У Элизы возникло искушение забрать с собой и драгоценности мисс Розы, но в последний момент верх одержало уважение к этой женщине, которая заменила ей мать. У себя в комнате девушка положила в опустевшую шкатулку короткую записку, в которой благодарила за все, что получила от семьи, и запоздало сообщала, как сильно всех любит. Беглянка добавила список вещей, которые собирается взять с собой, чтобы избавить от подозрений слуг. Няня Фресия уложила в чемодан самую прочную обувь Элизы, не забыла и про тетрадки, и про связку любовных писем Хоакина Андьеты. А еще девушка увозила с собой плотное покрывало из кастильской шерсти – подарок дяди Джона. Женщины уехали из дому, не возбудив подозрений. Кучер высадил их на улице перед домом дель Валье и скрылся из виду, не дожидаясь, пока откроется дверь. Няня Фресия и Элиза двинулись к порту, чтобы в условленный час в условленном месте встретиться с Тао Цянем.

Китаец их уже ждал. Он принял чемодан из рук няни Фресии и сделал Элизе знак следовать за ним. Девушка и няня крепко обнялись. Обе были уверены, что больше никогда не увидятся, но ни одна не пролила ни слезинки.

– Что ты скажешь мисс Розе, нянюшка?

– Ничего не скажу. Я прямо отсюда отправлюсь к своим, на юг, и там меня никто никогда не отыщет.

– Спасибо, нянюшка. Я всегда буду тебя помнить…

– А я буду молиться, чтобы все у тебя было хорошо, моя девочка.

Это были последние слова, которые Элиза услышала от няни Фресии, прежде чем войти в рыбацкую хижину вслед за китайским поваром.

Они оказались в темной деревянной комнате без окон, пахнущей мокрыми сетями, единственным источником вентиляции была входная дверь; здесь китаец протянул Элизе мужские штаны и заношенную рубашку и велел переодеться. Тао Цянь даже не попытался выйти или отвернуться из вежливости. Элиза колебалась – она никогда не раздевалась перед мужчиной, исключая лишь Хоакина Андьету, – однако Тао Цянь не почувствовал ее неловкости, поскольку не имел представления о праве на частную жизнь: тело и его отправления казались ему делом естественным, а стыдливость он считал скорее помехой, нежели добродетелью. Элиза поняла, что жеманничать не время, ведь корабль отправляется уже на рассвете, а сейчас последние шлюпки доставляют на борт припозднившийся багаж. Девушка сняла соломенную шляпку, расшнуровала сафьяновые сапожки и тесемки платья, развязала ленты на нижних юбках и, сгорая от стыда, сделала китайцу знак помочь ей с корсетом. По мере того как наряды английской барышни падали на пол, Элиза теряла последние нити, связывавшие ее со знакомой реальностью, и бесповоротно погружалась в странную иллюзию, которая сделается ее жизнью на долгие годы. И тут она ясно почувствовала, что стоит на пороге совсем другой истории, в которой ей суждено стать и главной героиней, и рассказчицей.

Четвертый Сын