Дочь фортуны

И вот наконец Асусена Пласерес добилась своего: в момент просветления беглянка открыла ей часть своей истории. Асусена сразу же решила помогать этой мученице любви и с тех пор ухаживала за девушкой с особым усердием. Она не просто кормила и обмывала Элизу во исполнение договора, теперь проститутка подолгу сидела рядом – ей нравилось смотреть на спящую Элизу. А если девушка не спала, Асусена рассказывала ей историю своей жизни и учила молиться по четкам, – по ее словам, это был лучший способ бездумно коротать время, а вдобавок ты без больших усилий обретаешь царство небесное. Для женщины ее профессии это средство самое верное. Асусена дисциплинированно откладывала часть своих доходов на покупку церковных индульгенций, тем самым сокращая время пребывания в чистилище, которое ожидало ее в ином мире; впрочем, по подсчетам чилийки, ей никогда не расплатиться за свои грехи. Недели проходили за неделями, а Элиза даже не имела представления о смене дня и ночи. Она смутно ощущала, что при ней неотлучно находится какая-то женщина, но потом Элиза засыпала, а проснувшись, не могла понять, приснилась ей эта Асусена Пласерес или же к ней на самом деле приходила маленькая женщина с черными косами, курносая и скуластая, так похожая на помолодевшую няню Фресию.

Воздух стал посвежее, когда «Эмилия» прошла мимо Панамы. Капитан запретил сходить на берег, опасаясь желтой лихорадки, – он только отправил за пресной водой шлюпку с двумя матросами: корабельная вода успела превратиться в болотную жижу. Затем корабль оставил позади Мексику, и на подходе к северу Калифорнии их застала зима. Удушающий зной первой части плавания сменился холодом и сыростью; пассажиры доставали из чемоданов меховые шапки, сапоги, перчатки и шерстяные нижние юбки. Иногда навстречу бригу проходили другие корабли; приветствиями обменивались издали, не сбавляя хода. Во время каждого богослужения капитан благодарил небеса за попутный ветер, потому что некоторым кораблям, чтобы наполнить свои паруса, приходилось отклоняться к Гавайским островам или даже дальше. К игривым дельфинам прибавились большие величавые киты, они подолгу сопровождали «Эмилию». По вечерам, когда воды окрашивались багровым закатным солнцем, эти морские исполины занимались любовью в бурлении золотистой пены и призывали друг друга глубоким подводным ревом. Иногда в ночной тиши они подплывали настолько близко, что можно было ясно различить таинственные звуки присутствия этих огромных тел. Свежая пища закончилась, порции сухих продуктов стали меньше; помимо карт и рыбалки, других развлечений на борту не было. Путешественники коротали время, обсуждая особенности товариществ, созданных ради калифорнийского приключения: одни отличались строгими армейскими уставами и даже собственной формой, в других правила были помягче. Все товарищества создавались, чтобы финансировать путешествие, нужды старателей, разработку приисков и вывоз золота, а потом прибыли делились в равных долях. Пассажиры «Эмилии» ничего не знали ни о Калифорнии, ни о расстояниях, отделявших гавань от приисков. Одно из таких обществ постановило, что все старатели должны каждый вечер возвращаться на корабль, – так предстояло жить в течение месяцев, а собранное за день золото следовало передавать в сейф. Капитан Катс объяснял, что «Эмилия» не сдается в качестве гостиницы, он намерен как можно скорее вернуться в Европу, а золото залегает в сотнях миль от порта, но его никто не слушал. Люди провели на корабле пятьдесят два дня, бесконечность водной глади расшатала нервы, стычки вспыхивали по любому поводу. Когда один чилиец едва не разрядил свой мушкет в матроса-янки, с которым слишком рьяно заигрывала Асусена Пласерес, капитан Винсент Катс конфисковал все оружие, включая даже ножи для бритья, и пообещал все возвратить, как только покажется порт Сан-Франциско. Единственным, кто имел право пользоваться ножами, оставался кок, ведь на него была возложена неблагодарная задача резать одно за другим корабельных животных. Когда последняя корова отправилась в котел, Тао Цянь провел свой ритуал: китаец попросил прощения у убиенных животных и очистил душу от пролитой крови, а затем дезинфицировал свой нож над пламенем факела.