Дочки-матери

Люська только вздыхала: хорошо Таше такие советы давать. А вот как вызовут её к директору, наругают и из школы исключат? Скажут матери: забирайте вашу дочку, она хулиганничает. И куда бедной Люсе деваться. Таких, кто без школы, только в дворники берут. Учительница всегда так говорит: тем, кто балуется или двойки хватает. И выходит, что страшнее участи, чем двор подметать, и нет на свете.

А Наталья выслушивала племянницу и никак в толк взять не могла, отчего девочка стала вызывать у неё откровенное раздражение и скуку. Поначалу была шумная, вертлявая как обезьянка, но по крайности живая. А теперь ну в точности как её мамаша — только нудит и причитает. Нужна ей дома вторая Галина соплежуйка? Да и внешне Люська стала всё меньше напоминать Андрея. Да ещё мать, дура набитая, обкорнала ребёнка словно овцу. На парикмахерскую денег пожалела, небось кастрюлю на голову напялила и всё лишнее срезала, как раньше в деревнях под горшок стригли. Вспомнилось, как таскала Люську на работу и там все в один голос умилялись светлым завиткам волос, хитрой, но обаятельной розовой мордашке. А такую девчонку и показать-то совестно — невзрачная точно моль, ногти обгрызенные. Исчезли круглые щёки, и лицо из-за этого удлинилось. Наталье даже показалось, что и рот, раньше похожий на Андрюшин, изменился и сходства никакого нет. И такое странное чувство, что не поможет теперь племяннице ни ванная с бадузаном, ни нарядная одёжка, что прежде так меняла её облик в лучшую сторону.

И в гостях у знакомых, где были дети, Наталья мысленно сравнивала с ними Люську, и сравнение это шло явно не в пользу племянницы. И если раньше её это задевало, и единственным желанием было немедля дело поправить, то теперь даже попыток делать не хотелось. Точно наперёд знаешь, что ничего не выйдет и всё останется по-прежнему. Ну и зачем на напрасную работу силы тратить? Конечно, Наталья с явным удовольствием продолжала обвинять Галю в нерадивости и неумении правильно заботиться о ребёнке. Ругань эта также утратила свою эмоциональность и остроту. Как вообще утратился интерес к девочке, что вроде и доводится ей роднёй, но слишком дальней, навязанной и не слишком-то нужной.

Иван Никифорович с работы являлся, заранее состроив кислую мину. Чего лыбиться-то? Что такого завлекательного его дома ждёт? Чего выиграл? Одно расстройство и тоска зелёная. Ну да, Галя всё так же преданно смотрит в глаза и слушает, открыв рот, а радости? Дура дурой, хоть бы возразила на что или заспорила. К тому же оказалась она ленивой и неряшливой. Вечно в доме бардак, воняет детским плохо стиранным бельём, Валерик канючит по любому поводу. Не дитё, а ходячая карта из поликлиники. То диатез, то зубы лезут да никак не вылезут. То сопли, то кашель, то понос, то запор.

— Чего ты наготовила? Месиво, что ль, для скотины? — хмуро бросал он, брезгливо отодвигая тарелку.

— Ванечка, это голубчики ленивые, — протяжно тянула жена.

— Голубчики! Чего ж ленивые, нормальные бы навертела!

— Когда ж мне было, Ванечка? Дел-то по дому. Деткам покушать сготовить да постирать, да прибраться, тебе рубашечку погладить. Вот, пришлось ещё с Лериком к глазному идти, глазик-то так и косит. Говорят, очки надо надевать да одно стёклышко пластырем заклеить. Походит так — и глазок должен выправиться. Сердце-то болит за ребёночка, я ж мать.

— Рубашку она гладила, — кривился супруг. — Ты холодным утюгом, что ль, по белью возишь? В прошлый раз воротник весь мятый остался, словно корова жевала. Горбачусь на весь табор и, выходит, не заслужил ни поесть нормально, ни в чистом ходить! Хлеба дай!

— Ой, Ванечка, а хлебушка я прикупить забыла, к соседке схожу.

— Чёрт! Только и знаешь, что по соседям побираться! Могла бы дочку за хлебом отправить. Слоняется без дела, добро бы отличница какая за уроками сидела, а то зенки в телевизор уставит и руки сложила. Ни за братом приглядеть, ни в магазин сходить. Мой Колька ещё первоклассником и за молоком сам бегал, и за хлебом, а эта… Ну спасибо, встретили с работы, знал бы — в столовке поужинал!

Иван Никифорович швырял ложку и, демонстративно взяв газету, садился возле окна на табурет, стряхивая пепел от папиросы в банку из-под шпрот. Пепельница вечно была занята ненужной мелочью вроде старых пуговиц, скрепок и пары сломанных бельевых прищепок.

Галина начинала суетливо складывать посуду в раковину, вытирала стол несвежей тряпкой, пахнущей прожжённой тканью и прогорклым жиром. Молчание супруга её пугало. Ругался бы лучше, что ли, а то сидит как немой укор. И чего завёлся на пустом месте? Ужин не понравился? Еда как еда, может, капусту не дотушила? Или рис переварился? А разве уследишь? У неё не десять рук, всё ж двое детей. На плиту поставишь, а там, глядишь, младшенькому штанишки сменить. Дитё переодела, бельё выкипает. Поставила суп, пока одно да другое, про рис и позабыла. Должно, точно переварился в размазню, вот Ванечке и не понравилось.

Иван Никифорович по-прежнему молча уходил в комнату и выключал телевизор.

— Ну-у-у-у! — возмущённо вскрикивала Люся. — Я кино смотрю, включи!