Бекки медленно стягивает кеды, носки и джинсы. Пока раздевается, не сводит с меня горящих глаз. Я тоже смотрю, хотя и так видел все, когда она болела. Я не настолько извращен, просто, когда ухаживаешь за человеком, так или иначе, приходится засунуть манеры и стеснительность куда подальше.
Оставшись в одной майке и трусиках, Бекки стоит, ежась от прохладного ветерка, который треплет гриву волос. Песок забивается между пальцев, и она пытается вытряхнуть его, но на пляже песок во всех местах обязателен.
— Пойдем. — Я беру ее за руку и тащу к воде.
— Не хочу, — капризничает она. Сопротивляется так, словно я веду ее на заклание. Временами она так покорна. Временами показывает характер. Даже не знаю, что мне больше по душе.
— Боишься воды?
— Не умею плавать! — произносит тихо. А в глазах ужас.
— Ты со мной. Я научу! — успокаиваю я.
Она продолжает упираться. Рывок. Выдергивает руку и несется прочь. Песок брызжет из-под пяток.
— Упрямая девчонка, — бормочу я и бросаюсь за ней.
Меня веселит этот маленький акт неповиновения. И заводит. Она отбегает на пару метров, разворачивается и смотрит на меня. Бекки, несомненно, знает как вскипятить мне кровь.
Как бы мне хотелось отмотать время назад и дождаться тебя. Как бы мне хотелось знать о твоем существовании. Приехать туда и забрать. Выкупить. Выкрасть. Неважно. А потом просто быть тебе другом, пока не подрастешь. И когда это случится, сделать тебя своей. Но я все испортил задолго до встречи с тобой.
Не так просто отпустить то, чем одержим. Срываюсь с места. Бегу даже не вполсилы. Даю беглянке фору.
Мне почти удается ее настичь, когда Бекки делает новый рывок, продолжая забег вдоль береговой линии. Что ж бег по утрам не прошел даром. С минуту смотрю, как она бежит. Так по-девчачьи, забавно вскидывая ноги.
Теперь уже поблажек не будет. Через пару метров настигаю ее и подхватываю на руки. За последнее время мои руки привыкли к тяжести и очертаниям ее тела.
Петляет. Постоянно меняет тактику. Поняла, как со мной обращаться. Оттолкни. Притяни. Оттолкни снова. Я, кажется, делаю с ней то же самое.
Бекки обвивает мою шею руками и кладет голову на грудь. Она вся трепещет то ли от бега, то ли от близости.
— Как же мне нравится видеть тебя таким, — говорит она.
— Каким?
— Улыбающимся! — отвечает она, и я только сейчас осознаю, насколько счастлив быть с ней.
Я несу ее к воде, и Бекки даже не думает сопротивляться. Иду, пока вода не начинает доходить до талии. Океан обнимает нас. Тихо шепчет свою песнь. Сближает еще сильнее. Это возможно?
Аккуратно спускаю ее с рук. Вода захлестывает ее чуть выше груди. Я крепко держу ее за талию. Бекки встает на носочки и тянется ко мне, но я не поддаюсь на провокацию. Целую ее в лоб.
Мы просто стоим в воде обнявшись, пока моя девочка не начинает дрожать. Мне не хочется выходить. Я, она и океан. Я хочу срастись с ней, стать единым целым.
С плаваньем как-то не срослось. Я опять вспоминаю про довольно свежий шов, и тяну ее к берегу.
Мокрая майка красиво облепляет грудь. Как бы эти капельки удобно улеглись в ладонях.
— Сними майку.
Вместо того, чтоб повернуться спиной, Бекки стягивает футболку и остается передо мной почти голой. Я, стараясь не смотреть, укутываю ее рубашкой и обнимаю, чтоб согреть. Это так лицемерно не смотреть, когда ее обнаженная грудь — это нечто целомудренное.
Я жажду прикосновений. Не упускаю шанса коснуться ее. Каждый раз убеждаю себя, что это только ради ее блага. Согреть. Успокоить. Позаботиться. Я ищу прикосновений и боюсь их, потому что с каждым новым объятием, мне все сложнее разорвать швы, которыми так крепко сшиты.
Я менял повязки, кормил с ложечки, носил на руках до ванной комнаты и обратно, и мне нравилось быть с ней, чувствовать себя нужным. Незаменимым. Мы стали ближе, и теперь она требует от меня все больше ласки и внимания.
Ложится на пиджак и подминает его под себя.
— Расскажи что-нибудь, — просит тоном капризного ребенка.
— Что, например?
— Историю.
Я ложусь на песок рядом с ней. Меня сейчас ничего не сдерживает. Мои ужасные поступки не значат для нее ничего. Я, Бекки и пляж. А еще ей безумно идет моя рубашка.
— Я не умею рассказывать сказки.
— Ты не рассказывал сказок своей дочери? — спрашивает она. Глаза у нее как у психбольной. Нашла способ уколоть меня.
— С чего ты взяла, что она у меня была?
— Я неглупая, Митчелл! — Перекатывается на живот, чтоб удобнее было ловить мои реакции. Она как детектор лжи.
— Я не хочу об этом говорить, — твердо говорю я и отворачиваюсь. Тот факт, что я ее люблю, вовсе не дает права ковыряться в моих кровоточащих ранах.
Она садится, обхватывает колени руками и притягивает их к себе. Я слышу всхлипывания. Нарочито громкие. Хочет, чтоб ее пожалели.
Я был слишком резок. Так нельзя. Обнимаю ее за плечи. Собираю слезинки кончиками пальцев.
— Прости!
— Пойми ты, что мне неважно твое прошлое! Пусть оно горит синим пламенем! Но я устала от того, что ты держишь меня на расстоянии.
— Ради твоего же блага! — выпаливаю я трусливое оправдание. Думал бы о ее благе, отпустил бы.