Doll Хаус. Собиратель кукол

Я никого не поймал. Даже на полшага не приблизился. И жизнь опять меня наказала за глупость и эгоизм. Неделю назад я навсегда перестал быть ребенком. Никогда больше мы не пойдем вместе на рыбалку. Никогда больше он не скажет мне: «Сынок, не вешай нос! Все наладится!».

Кэтрин сжимает мою руку. Я придерживаю ее за талию. Она очень слаба после второго курса «химии». Почти не выходит из дома, но сегодня жена здесь, чтоб меня поддержать. На ней светлый парик и черная шляпа с широкими полями.

Единственное, что я могу сделать, — это попрощаться, но все, что я вижу, это Саймон, который стоит вдалеке, под сенью дуба с толстенным стволом. Он переминается с ноги на ногу и докуривает уже третью сигарету. Они нашли еще одну. Иначе он не явился бы сюда.

Кэтрин тоже его заметила. Смотрит на меня с жалостью. Все понимает.

— Тебе надо идти?

— Да, после церемонии.

— Ты будешь в порядке? — спрашивает боязливо.

— Да, Сара отвезет тебя домой и поможет с поминками, — обещаю я.

«Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою; направляет меня на стези правды ради имени Своего», — доносятся до меня слова священника.

Прости меня, пап, что так и не дал тебе ни внуков, ни поводов для гордости.

* * *

Я почти вламываюсь в прозекторскую, а за мной еле поспевает Саймон, которому приходится почти бежать.

Эли привычно стоит у скорбного стола, скрестив ноги. Она, Саймон, Кэтрин, сестры — все смотрят с такой жалостью, что хочется взвыть.

— Почему сразу не сообщили?

— Вы же были на похоронах отца, босс, — оправдывается Саймон и тут же убегает, зажав рот руками.

— Как все прошло? — спрашивает Эли.

— Слушай, давай без прелюдий! Моему отцу было семьдесят шесть, и он прожил хорошую жизнь. А ее жизнь, — киваю на стол, — оборвалась слишком рано из-за того, что мы хреново выполняем свою работу.

— Фрэнни, мы делаем все, что можем. — Она выходит из-за стола и кладет руку мне на плечо. Терпкие духи возвращают приятные воспоминания. Хоть Саймона и воротит, запаха разложения не чувствуется.

Возвращается бледно-зеленый Саймон, и Эли сразу убирает руку. Какой в этом толк, когда все в отделе шепчутся о нашем романе? Романе, который уже давно выгорел.

— Где ее нашли?

— На городской свалке, — чеканит Сай, закладывая под нос жирные мазки ментоловой мази.

— Не в заповеднике? — Я ошарашен.

Если он изменил ритуал, то, возможно, занервничал. А если занервничал, то наделает ошибок. Его ошибки — это моя удача.

— Нет, на свалке, — еще раз уточняет Саймон.

— Она пролежала там недолго. Я успела снять пленку еще до того, как тело полностью разморозилось, — объясняет взволнованная Эли.

— Кто ее нашел?

— Мусорщики, — отвечает Саймон, которому явно очень худо. Кажется, у него боязнь моргов.

— Они видели, кто привез коробки?

— Нет, — мотает головой, стараясь не смотреть на жертву.

— Ну конечно!

— Его ритуал поменялся, — озвучивает Эли очевидное. — То ли паниковал, то ли торопился.

Я подхожу к столу. Если бы не трупные пятна на бледном лице, она бы выглядела как живая. От тела отделены голова, но бедра и предплечья все еще единое целое с торсом. На груди крупная родинка, а на лобке — разноцветная бабочка.

— Он ее не нашинковал, — говорю тихо.

— Босс, почему мы зовем его Душителем? Он, скорее, Хирург или Потрошитель. Любитель хлорного отбеливателя, в конце концов.

Я одариваю его злобным взглядом и цежу сквозь зубы:

— Пошел вон, Саймон!

— Да ладно, босс, я же хотел просто пошутить. Разрядить обстановку.

Я хватаю его за шиворот и выставляю за дверь.

— Мы снова нашли волокна, — продолжает Элисон, качая головой. — Шелковые. Сохранились лучше. Уж не знаю почему.

— ДНК? — спрашиваю с надеждой.

— Нет, но есть несколько светлых волос. Длинных волос, принадлежащих натуральной блондинке.

— Еще одна жертва?

Душитель решил нас еще больше озадачить в этот раз.

— Не думаю. Все девушки до этого были очень похожи. Один четкий типаж. Достаточно стервозный и хищный, а тут блондинка. Либо наш маньяк — женщина, либо у него есть сообщница.

— Он не может быть женщиной! — усмехаюсь я.

Женщины неспособны на такую холодную жестокость. Да и мотив сомнителен.

— Есть еще кое-что интересное. Ее белье.

Она показывает мне лоскутки, сложенные во что-то наподобие боди. Разорвано на клочки.

— Первый раз, когда он порвал белье?

— Да. И на запястьях нет следов от наручников. Труп свежий и уровень окситоцина зашкаливает. Она словила кайф перед смертью. — Опять эта мечтательная улыбочка.

— Токсикология?

— Она была немного навеселе.

— Что еще?

— Остальное по старой схеме.

— Когда будет готова экспертиза волокон?

— Недели через две.

Сердце рвется из груди, и я не слышу ничего, кроме его гулких ударов. Не могу больше. Он играет со мной. Подманивает, чтоб показать, насколько я слаб и некомпетентен.

Я выхожу из прозекторской. Сажусь на пол, стаскиваю с шеи чертов траурный галстук, что душил меня всю дорогу, и с удовольствием закуриваю.

— Что случилось, Фрэнни? — Элисон садится рядом и кладет ладонь мне на бедро.

— Все летит к чертям, Эли! — бормочу я.