Дом грозы

Она делает свой выбор быстрее, чем успевает его осознать. Она остается.

– Ее вроде как спас какой-то «хорошенький юноша с темными кудрями». Это было страшно, я… никогда не видела отца таким. Он говорил, что там был мальчишка Хардинов. Энга я потом нашла в лавке Пьюран, он помогал разбирать завалы и сказал, что сам ничего не помнит. Скорее всего, он помог маме, но ему крепко прилетело по голове, и он забыл большую часть дня. У него в те полтора года до пробуждения сил частенько происходили провалы в памяти. Из-за постоянных мигреней он иногда просто падал на улице. Эти приступы дались ему тяжело. Я бы осталась с ним в Траминере, правда, но я нужна была родителям. Потом… вернулась…

Она всхлипывает и под защитой замершего и едва дышащего Хардина снова позволяет себе слабость. Утыкается лбом в его плечо, мечтая почувствовать на спине его руки. Впрочем, ей не важно, будет ее обнимать он или кто-то другой, просто рядом больше никого сильного нет. Происходящее похоже на наваждение, Нимея дает слабину и берет временную передышку. Если бы было куда уйти из замка – ушла бы, но за стенами враги, а в стенах слишком страшно и холодно. И человек, который только что был обидчиком, достоин того, чтобы на секунду стать опорой.

Глупо отрицать, что Хардин очень теплый. И он умеет обнимать. После поцелуев с ним она не испытывает неловкости и ей не страшно смотреть ему в глаза, потому что они друг другу остаются чужими.

Главное – почаще это себе повторять.

– Как я вообще могу понять твою позицию? И как вообще может быть неправильной моя? – шепчет Нимея, чувствуя, что запуталась, но на некоторое время про внутренние противоречия можно забыть, на время, пока руки Фандера касаются ее.

– Она не неправильная. – Он трется щекой о ее макушку, разгоняя по телу волны нежности. – Она просто не единственная. У каждого позиция может быть своя, сторон тоже может быть сколько угодно много. Мир же не плоский, верно? – шепчет Фандер ей в волосы. Его руки делают ровно то, чего бы она хотела, – крепко обнимают. Он продолжает говорить простые и понятные вещи, бормочет, бормочет, бормочет без конца, и это усыпляет Нимею.

Он не просто гладит ее спину, а вцепляется в ее тело, будто хочет с ней срастись. Снова, как в лесу пару часов назад. Тогда она смогла перевести дух и успокоиться, осознать, что больше не одна. До этого путешествия Нимея не обнималась ни с кем очень давно, и вот уже который раз делает это с Фандером. Он обладает удивительным талантом укутывать, закрывать со всех сторон телом и теплом.

– Наври мне что-нибудь, – шепчет она.

– Придумать уважительную причину, почему был там?

– Нет… Я гораздо больше хочу знать, что имею право тебя ненавидеть. Скажи, что душил котят, бил старушек, убивал женщин и детей.

– Тебе правда станет легче?

Нет…

– Нет. – Нока всхлипывает.

Но тогда тот факт, что они в одной постели, действительно ничего не будет значить.

Нимея, немного помолчав, продолжает:

– Хорошо, как скажешь. Придумай оправдание, почему ты был в Ордене и делал все эти вещи… Я не могу поверить, что, если ты так любил свою иную, ты не остался с ней…

– Я был с ней, просто она не видела. Я был с ней каждый день, поверь. И я делал для нее все, что мог.

Нимея делает глубокий вдох, задерживает дыхание и выпускает воздух, успокаиваясь.

– Что делал?

– Я старался вовремя оказаться рядом и помочь… Это было проще делать с той стороны.

– Так ты ради нее остался в Ордене?

Только не любовь. Только не любовь всему причина.

Нимея даже слышать этого не хочет, потому что его оправдания звучат приторно и сопливо.

– Нет. Я просто никогда не понимал, чего хочет Сопротивление. К тому же на стороне Ордена была мама. Ей было некуда бежать. В тюрьме был отец, который заслужил тюрьму, но смерти я ему не желал, как и десяткам людей, которых я считал семьей. До революции мама никогда не была одна. Им я был нужен. А моя иная… у нее были свои близкие, своя семья, свои родители. Разные стороны, разные принципы, помнишь? Быть хорошим просто, Нимея. – Нока открывает глаза, не поднимая головы с его плеча, наблюдая теперь за тем, как шевелится живот Хардина, когда он говорит, и вздымается грудная клетка. – Быть хорошим и умереть или быть хорошим и потерять всех родных – это благородно и священно. Чтобы стать героем, которого любят, нужно просто страдать, кого-то потерять, а еще лучше – умереть смертью храбрых. А я не хотел ничего из этого, я хотел жить и видеть тех, кого люблю, живыми.

Нимея зажмуривается и тихонько поскуливает, вспоминая тех, кого потеряла. И понимает, что была хорошей, что страдала, теряла, несла свою святость как знамя и гордилась собой и друзьями. Никогда бы Нимея не сделала другого выбора, но она, к своему стыду, понимает, о чем говорит Хардин.

* * *