Дом грозы

Они лежат рядом уже вечность, прижавшись друг к другу, как два растерянных ребенка, ищущих поддержки друг в друге. Нимея боится, что Фандер с ней заговорит, хотя, когда он наконец обращается к ней, испытывает облегчение. Она хочет поставить точки во всех вопросах, что скользкими змеями лезут отовсюду, стоит немного приоткрыть душу.

– Скажи, – шепчет он в волосы Нимеи.

– М-м? – шепчет она Фандеру в грудь.

– Ты поняла… кто она?

– Не надо, – шепчет быстрее, чем успевает испугаться, но сердце в груди начинает биться очень горячо и болезненно, будто кто-то со всей силы сжал его раскаленными пальцами. Оно трепыхается, пытается вернуться в прежний ровный ритм, но безуспешно. Фандера Хардина потянуло на откровения.

Нимея еще крепче вжимается лицом в его грудь, а он крепче притягивает ее к себе.

Не продолжай, все было так хорошо, потому что так и не было произнесено вслух.

Только что Нимея была в полной безопасности, отрешенная и полная чужого тепла.

– Хорошо. Не буду, – спокойно соглашается он, целуя ее в макушку.

Нимее невероятно тепло. Тело горит там, где его касаются чужие руки, и это согревает, отказаться сейчас от его прикосновений – непозволительная глупость. Пользоваться Хардином не кажется чем-то неправильным.

– Расскажи мне еще про то, как ты ее любил. – Противореча самой себе, Нимея тревожит вновь открытую рану.

Нока слушает жадно, даже не думая о том, что эта откровенность может доставлять Фандеру боль. От каждого его слова внутри становится горячее, ведь наблюдать за чьими-то чувствами так волнующе. Особенно если представить, что любят не тебя. Просто Фандер Хардин рассказывает про какую-то там иную, к которой чем-то там воспылал. Это щекочет нервы. Неужели в любви есть что-то настолько прекрасное, раз его лицо становится таким одухотворенным, а на губах то и дело появляется улыбка? Голос теплеет, тело расслабляется. Любовь заставляет его доверять Нимее? Это ведь нелогично! Кому может такое нравиться?

Нимея то и дело задается вопросом «Что с ним происходит?», но сама уж точно не планирует принимать участие в этом безумии под названием «любовь». В каждом слове Хардина она видит слабость. А ее Нимее и так хватает в жизни.

Нет. Любовь – это чушь. Это видно по Хардину. Да. Кажется, он не сильно страдает от ее наличия, раз говорит так, словно выиграл мешок золота, а не разбитое сердце. Какая сопливая чепуха. Фу! Кому любовь вообще нужна? А теперь, Хардин, рассказывай еще! Мне чертовски интересно.

– Я знал ее с самого детства, мы жили рядом.

– В этих ваших красивых особняках на улице Авильо? – Она самодовольно и чуточку горько усмехается.

– Да. Представим, что она жила в особняке по соседству, у нас были сады, разделенные всего только забором…

Нимея знает, что по одну сторону от дома Хардинов был их собственный крошечный домишко, а по другую начинался центральный парк Бовале.

Сейчас он скажет что-то еще, и я его непременно остановлю. Еще немножко послушаю, и хватит. Совсем каплю, сладость его слов вот-вот станет совсем приторной.

– И она гуляла по этому саду в легких белых платьях? Читала книжки под старым мукатом и… – В голосе Нимеи проклевывается что-то очень похожее на истерику.

Скажи что-то еще, Хардин, и я закрою тебе рот.

– Нет. – Он вздыхает, опаляя дыханием макушку. Нимея, защищаясь от приятных мурашек, сжимается еще сильнее.

Руки Фандера на ее плечах приходят в движение и перемещаются на спину – становится теплее.

– Она лазала по деревьям и сводила с ума мою семью своими выходками. Она была самой смелой девчонкой в мире.

– И когда ты ее заметил?

– М-м-м… не знаю. Сразу? Я увидел ее в первый раз и будто подумал: «Вот черт, я влип». – Он глухо хохочет, и Нимея чувствует вибрацию. – Конечно, сразу я ничего не понял, но со временем стало очевидно, что влюбился. И что она создана, чтобы я ее любил… Не знаю уж, создан ли для нее я, это не важно. Безответная любовь тоже любовь.

И еще немного. Я послушаю еще чуть-чуть и остановлюсь.

– И ничего не сделал, чтобы сблизиться с этой девочкой? Даже в детстве?

– Нет. Я старше, и, когда она была ребенком, я был уже подростком. Потом она была подростком, а я уже студентом, и снова сближаться с ней было бы неправильно. К моменту, когда ей исполнилось восемнадцать, все окончательно пошло к чертям. Она уже знала, в каком мире живет, зачем ей мог бы быть нужен я? Таких, как я, она презирала, а я был нетерпим к таким, как она.

– Но не к ней?