Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

И все же продолжительные личные контакты не скрывали того, что в политике Ротшильды все больше отворачивались от курса Гладстона. Очевидно, такая перемена курса связана с уникальными личными отношениями, какие сложились у них с Дизраэли. В ранние годы Дизраэли изображал Ротшильдов в своих романах, привечал их в обществе и время от времени обращался к Лайонелу за подсказками относительно французских железнодорожных акций. Спекуляции оказались безуспешными, и финансы Дизраэли — запутанный клубок из долгов и выплат ростовщических процентов — в конце 1850-х гг. пришли в плачевное состояние. Следует подчеркнуть, что, вопреки ходившим тогда слухам, Ротшильды ему не помогали[180]

. В 1862–1863 гг. один богатый йоркширский землевладелец по имени Эндрю Монтэгю предложил выкупить все долги Дизраэли под залог Хагендена в размере 57 тысяч ф. ст. под 3 %, что значительно сократило ежегодные расходы Дизраэли. Вскоре после того он унаследовал 30 тысяч ф. ст. от миссис Бриджес Уильямс, одной из многочисленных своих пожилых поклонниц, чью привязанность он так мастерски умел завоевывать; кроме того, около 20 тысяч ф. ст. он заработал на продаже своих романов. После смерти Дизраэли утверждалось, что Ротшильды выплатили залог за Хагенден до того, как поместье унаследовал его племянник Конингсби, но у них не было на то очевидных причин.

Вначале Ротшильды относились к Дизраэли с долей презрения, не в последнюю очередь из-за его идиосинкразии к вере своих отцов. К 1860-м гг., однако, его политическое положение оказалось настолько высоким, что неуважение сменилось восхищением. В годы избирательной реформы Шарлотта в своих письмах неоднократно отдает дань его политическим способностям. Она называет Дизраэли «очень милым». В типичном письме от 1866 г. она пишет: «[Мы с папой] слушали его с сильным восхищением… Слушать его было настоящим удовольствием, и даже присутствие миссис Дизраэли не способно было испортить радости». И Лайонел все теплее относился к Дизраэли, чем выше тот взбирался по политической лестнице. Во время дебатов об избирательной реформе в 1867 г. они особенно сблизились; регулярно ужинали вместе после того, как заканчивались заседания палаты, и обменивались важными новостями. Тон их писем позволяет сделать вывод о почти полном отсутствии политических трений: Дизраэли определенно не относился к Лайонелу так, как канцлеру казначейства следовало относиться к члену парламента от оппозиции. Впрочем, замечания Лайонела о политике в сохранившихся письмах настолько нейтральны, что, в отсутствие других доказательств, трудно было бы понять, к какой партии он принадлежал. Лишь иногда Дизраэли вел себя уклончиво. Например, в августе 1867 г. он «заехал после заседания кабинета в субботу, но, — как разочарованно отмечала Шарлотта, — как бы папа ни старался, он не мог проникнуть за его маску официальной сдержанности… он не сказал папе ни слова, и судьба избирательной реформы в тумане». Смелое руководство Дизраэли в тот период произвело сильное впечатление и на Майера, и на его племянника Натти.