Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Кроме того, Амшеля поражала склонность широкой публики к преувеличению: «Люди думают, что мы вдесятеро богаче, чем на самом деле». «Куда бы мы сейчас ни поехали, — отвечал Карл, — все считают это политической поездкой». Приезда Джеймса на фондовую биржу Санкт-Петербурга или известия о том, что Натан нанял в порту корабль, было достаточно, чтобы все операции замерли. Достаточно было Джеймсу купить некие ценные бумаги в Париже, чтобы «все» тут же кинулись их скупать. В отличие от Карла самый младший из пяти братьев упивался вновь обретенной славой. Как он говорил Натану, «в самом деле приятно иметь столько престижа». «Все говорят, что в Париже никогда не было такого известного дома, как наш… Теперь к нам относятся как к первым… На прошлой неделе я послал [векселей] на три миллиона в Банк Франции. Среди них было много никудышных, и все же ни один не вернули»[60]

. Соломон и Натан также вполне терпимо относились к своей публичности. «Мы не станем плакать из-за того, что на тебя нарисовали карикатуру, — писал Соломон Натану. — По твоим же словам, так поступают короли и императоры… Пусть это будет худшим, что… случится с нами… Пусть и моего Ансельма и твоего Лайонела тоже изображают на карикатурах… как только они приобретут известность в этом мире. Желаю этого для наших милых детей… [Напрасные] мечты!» Натан же относился к известности с обычной для себя суровостью: «Gagesh [ни о ком] не пишут». Интерес прессы — в том числе и неподтвержденные заявления о том, что у Ротшильдов финансовые трудности, — стал неизбежной платой за успех.

Связи с общественностью

Как явствует из замечаний братьев, лишь малая часть из окружавших их сплетен была добрыми. С самых первых лет известности Ротшильды подвергались скорее поношениям, а не прославлениям в общественной сфере. Конечно, над большинством монархов, политиков и других государственных фигур в начале XIX в. время от времени смеялись в газетах, памфлетах и других средствах массовой информации, особенно в тех частях Европы, где не свирепствовала цензура. Но Ротшильды, похоже, с самого начала становились объектами особо острой критики. Одним поводом для поношений стала их вера. Тех, кто сожалел о даровании равных прав представителям разных религий в революционный период, очень раздражало, что самая удачливая с экономической точки зрения семья в эпоху Реставрации была еврейской. Однако, несомненно, играли роль и другие факторы, и было бы ошибкой уравнять антисемитизм с антиротшильдизмом. Большую долю враждебности, с какой столкнулись братья после 1815 г., можно приписать простой конкуренции. Так, другие франкфуртские банкиры наверняка завидовали бы стремительному взлету Ротшильдов, даже если бы те не были евреями. Более того, некоторые из самых непримиримых врагов Ротшильдов тоже были евреями — как в Касселе. Вдобавок антиротшильдизм имел политическое измерение: отождествление Ротшильдов с консервативными режимами и политикой Священного союза делало их легкой добычей для критики со стороны либералов. Итак, дурная слава в эпоху Реставрации часто была сочетанием экономической зависти и религиозной антипатии, с дополнительным привкусом политического радикализма.

Во Франкфурте, например, небывалые успехи Ротшильдов на финансовом поприще угрожали затмить Бетманов, до тех пор занимавших превосходящее положение в городе. Симон Мориц, который в тот период был главным партнером, наблюдал за упадком своих родичей с примечательной и поистине достойной восхищения невозмутимостью; из всех их многочисленных соперников он сдался приличнее всего. Уже в сентябре 1815 г. он активно налаживал связи, выражая желание сотрудничать с Соломоном и Джеймсом. В письме из Парижа в свой собственный банк он отмечал: «Чем больше контактов у меня будет с двумя здешними Ротшильдами, тем больше они будут мне доверять». Хотя Симон Мориц не скрывал, что ему не нравятся «наглость и тщеславие» Натана, он настаивал, что он «далек от желания критиковать или завидовать» Ротшильдам, а Соломона описывал как «весьма достойного по характеру человека, к которому я испытываю искреннее расположение». Он даже называл Натана «нашим земляком». «Пять братьев Ротшильд — примечательный феномен нашего времени, — писал он в феврале 1822 г. — Недостаток таланта они возмещают трудолюбием, упорством, достойными зависти единством и взаимным уважением». Впрочем, такие замечания отчасти были вызваны сознанием Бетмана, что в 1820-х гг. лучшим местом для него будет место, полученное по протекции Ротшильдов. Его настроение заметно переменилось после того, как его не включили в консорциум, который занимался в 1821 г. неаполитанским займом, хотя он утверждал, что Карл ранее обещал ему долю. «Не думаю, что это справедливо, — сердито писал он. — Выходит, я должен связать себя обязательствами на много месяцев, а вы, когда считаете, что это вам подходит, сохраняете за собой право менять или отзывать свое предложение».