Доминион

– Я… я не слышала.

Получается, об этом уже объявили публично.

– Стив считает, что давно уже пора. Но я надеюсь, что с ними не будут плохо обращаться. Мы ведь не должны так поступать, правда?

В голосе Айрин звучала несвойственная ей неуверенность.

– Я не знаю. Айрин, милая, мне пора идти. Дэвид скоро вернется, нужно приготовить ужин…

– Ах, ну хорошо, дорогая. – Айрин, похоже, удивилась сдержанности сестры. – Передай Дэвиду, что я желаю его дяде поскорее поправиться.

– Да-да, передам.

Сара положила трубку, оставшись стоять в коридоре. Темнело, она включила свет. Хотелось позвонить отцу, но родственникам нельзя было ничего говорить. «А как насчет Дэвида? – мелькнула мысль. – Шагнув тогда на проезжую часть, я покинула его, покинула их всех». Она выглянула на улицу через покрытое морозным узором окно, ожидая увидеть в вечернем сумраке людей в мундирах, отчаянно желая увидеть Дэвида, услышать его голос.

Она прошла в гостиную, села, взяла бобриковое пальто Руфи и крепко прижала к себе, думая о том, где сейчас девушка, удалось ли им с Джо скрыться. В голове снова раздался треск выстрелов, Сара вздрогнула и опять начала плакать, но теперь это были не судорожные рыдания, а тихие, беспокойные всхлипы.

Когда раздался звук поворачиваемого в замке ключа, было почти семь вечера. Она просидела несколько часов, держа в руках бобриковое пальто, и не удосужилась развести огонь или включить свет, будучи до предела потрясенной и опустошенной. Когда Дэвид щелкнул выключателем, Сара заморгала. Он бросился к ней через комнату и сжал в объятиях.

– Что случилось? – с тревогой спросил он. – Сара, что случилось?

– Они выселили евреев, – ответила она.

– Я знаю. Слышал.

Лицо его было бледным, напряженным от волнения.

– Я это видела. На Тоттенхем-Корт-роуд. Люди вышли протестовать, в них стреляли. Миссис Темплман мертва… ее убили…

Сара охнула и снова расплакалась.

Дэвид сел рядом с ней, так близко, как не делал целую вечность. Его сила внушала ей ощущение безопасности, надежности. Сара рассказала ему все.

– Это часть новой сделки с Германией, – произнес он, когда Сара закончила. – Наверняка. Мерзавцы.

– А где ты об этом узнал? В больнице?

– Да… Да, там был разговор. Просто о том, что людей сгоняют.

– Как дядя Тед?

– Уже лучше. Выпишут на следующей неделе. Ворчит, как всегда.

Он коротко, нервно улыбнулся и отвел глаза; что-то в его тоне подсказало Саре, что муж лжет. Сердце снова упало, и она подумала: «Я не вынесу. Не вынесу, если и это тоже».

– Как думаешь, тебя ищут? – спросил Дэвид тихо.

– Не знаю. Полицейские не узнали, кто я такая, но видели меня. Они найдут удостоверение личности миссис Темплман, наведут справки в Доме друзей, расспросят ее бедного супруга. Знаешь, она потеряла сына в сороковом году. – Сара нахмурилась. – Я называла ее «миссис Темплман», хотя ее имя – Джейн. Надо было называть ее Джейн.

Дэвид дернул ее за плечи и развернул к себе, так, чтобы она смотрела на него.

– Сара, – сказал он твердо. – Это бобриковое пальто – улика. Нужно от него избавиться. Пойду засуну его в контейнер. Мусорщики придут завтра.

– Да. – Сара вздохнула. – Да, хорошо.

– Я разожгу камин. Погляди, милая, ты вся замерзла. Ты так и сидела все это время в темноте?

– Да. Я… я не знала, как быть.

– Посиди здесь и согрейся.

– Мне так жаль, Дэвид, – проговорила она. – Мне так жаль. Я навлекла опасность на всех нас…

Рот Дэвида скривился, и Сара поняла, что он сам вот-вот заплачет.

– Ты поступила храбро, – сказал Дэвид. – Ты поступила правильно.

– Что нам делать?

– Если мы избавимся от этого бобрика, никаких улик против тебя не останется. Будем сидеть тихо, и все.

Тем не менее на его лице была написана обеспокоенность.

– Что, если они поймают Руфь и Джо и допросят их?

– Ты называла им свое имя?

– Нет, – сказала она и тихо добавила: – Ты поручишься за меня?

Дэвид взял жену за руки и посмотрел на нее. В его взгляде читались боль и, как ей показалось, вина.

– Конечно поручусь, – сказал он и взглянул на каминную полку, где стояли часы. – Без десяти семь. Нужно посмотреть новости.

Сара устало кивнула.

Когда Дэвид включил телевизор, показывали «Хвалебные песни»: люди стояли в большой церкви и с воодушевлением пели, все женщины были в больших шляпах. Обычная вечерняя служба в воскресенье. Затем пошли титры, и голос за кадром, очень серьезный, объявил, что сейчас будут передавать обращение министра внутренних дел сэра Освальда Мосли. Вскоре он появился на экране. Министр сидел в большом кабинете, сложив руки на столе, уверенный, добродушный и, как всегда, безупречно одетый; бросалась в глаза эмблема чернорубашечников на лацкане пиджака. Мосли заговорил своим густым, басовитым голосом: