Допетровская Русь

Иностранцы, посещавшие Россию, очень хвалят русскую артиллерию тех времен. «Полагают, – говорит Флетчер, – что ни один из христианских государей не имеет такого хорошего запаса военных снарядов, как русский царь». Хвалил очень русские пушки и стрельбу из них такой знаток военного дела, как Стефан Баторий. Случалось только иногда, что пороху в крепостях недоставало, как в Невеле, например, и тогда бесполезными оказывались и лучшие пушки. Но, когда все было в исправности, русские служилые люди успешно отстаивали свои крепости.

Не обученный военному искусству, плохо дисциплинированный русский воин ХVI – ХVII веков вообще чувствовал себя лучше, когда ему приходилось действовать скопом, толпой, когда локоть каждого чувствовал соседа, поэтому ограда крепости, создававшая невольную сплоченность, всегда вызывала «большую военную изобретательность и большую устойчивость русских служилых людей». Чтобы сохранить за собой это преимущество и в чистом поле, русские придумали особые подвижные крепости – гуляй-город, которые возили с собой в поход. Эта крепость, по описанию одного красноглаголивого автора XVII века, была «яко град тончайшими досками соделан, щитоподобно во ограждение верных». Состоял гуляй-город из двух деревянных стен, защищавших воинов спереди и сзади; в стенах были сделаны отверстия, в которые выставляли дула орудий и пищалей.

Петрей так описывал походный строй московского войска в середине XVII века: «Впереди выступает передовой полк, во главе которого идет около 5000 стрельцов по пяти в ряд; за ними ведут 8 или 10 воеводских коней, богато убранных; затем следует воевода полка; он едет один; на седле у него висит небольшой набат (котлообразный барабан); за воеводой движется самый полк беспорядочной толпой, и как скоро кто-нибудь поровняется с воеводой или обгонит его, он ударяет плетью по набату, давая знать обогнавшему, чтобы тот подался назад. За передовым полком идет большой со множеством трубачей и литаврщиков, которые бьют в литавры и трубят в трубы». Эта музыка, по словам Корба, могла скорее нагнать уныние, нежели возбудить воинственное одушевление. Порядок следования большого полка был одинаков с порядком передового, только всего было больше; направо от большого полка шла «правая рука», налево «левая рука». Шествие замыкал огромный обоз; «все кричат, как бешеные, – продолжает Петрей, – едут без всякого порядка, обгоняя друг друга и поднимая такой крик, что слабый и малодушный неприятель от одного него обратился бы в бегство».

В открытом поле русские войска часто терпели поражения, обнаруживая неуменье сражаться, отсутствие искусных вождей и полный недостаток дисциплины. «Московское войско, – говорит Гваниньи, – не умеет драться и владеть оружием по правилам искусства. Подобно всем восточным ополчениям, состоящим преимущественно из конницы, оно, за недостатком искусства, старалось брать более количеством и силою первого натиска, нежели стойкостью и строгим порядком в действии. Вступая в бой, оно двигалось нестройной, широко растянутой толпой, сохраняя только деление по полкам. При наступлении музыканты, которых всегда было множество, все вдруг начинали играть на своих трубах и набатах, подымая странный дикий шум, невыносимый для непривычного уха. К этому присоединялся оглушительный крик, который подымало все войско. В сражении прежде всего пускали стрелы, потом брались за мечи и бердыши, угрожающе размахивая ими над головами, прежде чем дойти до ударов». Первый натиск старались произвести как можно стремительнее и сильнее, но не выдерживали долгой схватки; вообще тактическое поведение московской армии было таково, точно вожди ее, по замечанию Герберштейна, хотели сказать неприятелю: «Бегите или мы сами побежим».

Неустойчивости московского войска очень способствовало поместное устройство службы. Служилый человек должен в походе и на войне прокормить сам себя, коня и приведенных с собой людей и запасных лошадей. Пока у него хватало хлеба себе и людям, овса и сена лошадям, он мог служить, но, когда весь привезенный запас был съеден или потерян, а добыть в разоренной войной округе было нечего, служилый человек невольно выбывал из службы, выбитый из нее голодом, подавить который не могли ни личная доблесть, ни весь скопленный годами службы боевой опыт. Приходилось тогда просить отпуска со службы домой за хлебом, а если отпуска не давали, то оставалось, ради спасения от голодной смерти, бежать домой, подвергая себя крепкой ответственности; гнали служилого человека с похода домой слухи о том, что крестьяне бегут, что земля останется без обработки и тогда никак нельзя будет выехать в поход в тех условиях, какие полагались по списку.