Дорога на Царьград

Разговоры о приданом были слабым местом Милки. Ее родители были бедны как церковные мыши, и, когда она выходила замуж, у них не нашлось для нее денег даже на новые трусы и ночные сорочки, не говоря уже о постельном белье и занавесках. Но на мужнину колкость она должна была ответить какой-нибудь гадостью.

– Да лучше прислуживать в трактире, чем ждать от тебя добытка… или пойти на панель! Мне только это и остается!

Чомбе смерил взглядом свою жену:

– Не стоит, дорогая. Там слишком большая конкуренция. А если тебе так не терпится – продай из дома что-нибудь!

– И что именно продать из всего этого богатства?

– Да что хочешь! Все равно купим новое! – весело добавил он, выходя в коридор. А потом нагнулся и попытался полюбовно ущипнуть за зад жену, закрывавшую дверь. Милка так яростно толкнула дверь, что чуть не переломила ему руку.

– Сумасшедшая женщина, – пробормотал, скорее для себя, Чомбе.

Нога болела, и, похоже, ему действительно нужно было такси.

– А будет ли у таксиста сдача? – подумал озабоченно Чомбе и тут же разозлился на себя. Сербу со ста марками в кармане и формулой тайного оружия Теслы не пристало беспокоиться о ничтожных мелочах.

* * *

Возвращаясь домой, отец Михаило размышлял о прошедших похоронах Дорогого Дьявола. Первый раз ему довелось хоронить человека, попрощаться с которым никто не пришел. Если не считать двух могильщиков. Меньший из них – небритый, со сжатыми и кривящимися губами – постоянно поглядывал на часы. А другой – высокий и худой – зевал во весь рот, пока отец Михаило читал молитвы. Хотя каждый раз, собираясь зевнуть, вежливо прикрывал губы своей огромной пятерней с грязными ногтями.

Быть может, именно из-за того, что перед глазами у него не мельтешили родственники и друзья покойного – никто, кто бы мог отвлечь его внимание от сути отправляемого обряда, – Мики на похоронах Дорогого Дьявола смог серьезнее и глубже, чем в иных случаях, схватиться со смертью.

Заплаканная жена и побледневшие дети с их более или менее осознанной печалью, докучливая дальняя родня и знакомые, среди которых всегда найдется кто-нибудь, кто обязательно переборщит в игре, те, кто страдает от низкого давления и бывают склонны отдохнуть, хотя бы и грохнувшись в обморок, потомицы профессиональных плакальщиц, не реализовавшиеся ораторы, да и ресторанные затейники, которые даже на похоронах не могут воздержаться от того, чтобы не рассказывать анекдоты, пусть и вполголоса – все они приносят столько жизни, что о смерти легко и быстро забывается. Похороны в принципе тому и служат – чтобы утверждением жизни на время победить смерть.

А так, перед зияющей могилой, с профессионально спокойными могильщиками и покойником в дешевом гробу, как единственными свидетелями неравноправной битвы, Мики единолично вступил в ожесточенную схватку со смертью.

«Кто слушает Меня…» – сколько раз во имя Христа он прочитал эти слова. Но это повторение того, во что он в ранней молодости поверил всем сердцем, принесло уверенность, все чаще не вселяло в него уверенность, а приносило все большую неуверенность, даже ощущение бессилия.

Мики предполагал, что любовь Божия превелика и что Господь воскресит всех, кто того пожелает. А тех, кто не пожелает – не воскресит. Суд в том и состоит – в конечной очной ставке с своим собственным самым большим желанием, которое опять-таки зависит от того, во что мы веруем.

Но тогда что он, священник Михаило, здесь делает? Просто ли утешает и заученными фразами пытается воспитывать живых или действительно поддерживает связь с мертвыми и с Богом?

Благо отцу Райе. Его явно не мучают похожие дилеммы. Он, как обычно, рассказал два анекдота, один о президенте Слободане и один о полицейских, придал своему лицу торжественное выражение и удрал на панихиду, на другой конец кладбища.

Поднимаясь по ступенькам и злясь на себя за то, что сам – лишь бы оправдать свое опоздание на похороны – разболтал Райе о ценных исторических бумагах, полученных им на хранение от Дорогого Дьявола, отец Михаило осознанно перешел к размышлению об отшельниках. На протяжении долгой истории христианства эти блаженные люди удалялись в тихую глушь лесов и сосредотачивались на молитве. Они избегали общества людей, чтобы не предаваться болтовне всуе и не носить потом в сердце тревогу и беспокойство, отвлекающие от Бога, как то подчас случалось с отцом Михаилом. Сколько раз Мики хотел дать обет молчания, чтобы немного отдохнуть от глупостей, слишком часто слетавших с его языка, хотя он и не был особливо говорливым человеком. Впрочем, человек может говорить мало, но при этом все равно изрекать глупости.

Конечно, в его положении нечто такое было невозможно. Трудно вообразить священника, который, храня набожное молчание, приходит на крещение или на похороны. И, ни слова не говоря, открывает требник и про себя читает молитвы, а закончив, закрывает требник, поворачивается на пятках и просто уходит. Люди бы от такого точно обомлели и перепугались.