Дорога на Царьград

Моя дорогая невеста, одетая по-европейски, но покрывшая голову по совету дубровчан большим сероватым шелковым платком, растолкала меня, когда кириджи-баши дал знак трогаться в путь. Пока я приподнимался, лошади рядом с нами взбунтовались. Один из слуг чуть сильнее ударил коня Абаза, и навьюченные норовистые лошади старых торговцев начали его теснить. Рябой турок чуть не упал на нас вместе с конем.

Подхватив свою дорогую, я слишком резко отскочил назад и поцарапал шею о густую траву. Абазов конь вновь обрел равновесие, и все хорошо закончилось. Я был уверен, что видел, что в той суете что-то упало в кусты рядом со мной.

Пока меня дубровчане поторапливали со сборами, я успел нагнуть жесткий боярышник и даже не укололся. Нащупав что-то холодное и твердое, я аккуратно вытащил дорогой пистолет Абаза, украшенный перламутром и серебром.

Думал я недолго и потому совершил первую ошибку. Я пошел к Абазу и просто отдал ему пистолет. Посмотрев ему в глаза, я вдруг ощутил, что его взгляд полон ненависти. Мне стало не по себе. Только позднее я понял, что обидел Абаза тем, что передал ему оружие в присутствии свидетелей. Потерять свое оружие – большой позор, а если тебе его возвращает кто-то другой, ты становишься его должником. Но когда все это происходит на глазах у свидетелей, то это никуда не годится. Абаз молча взял пистолет и пришпорил коня, чтобы как можно быстрее удалиться и от меня, и от всех людей, что лицезрели его позор.

Караван уже трогался, а мы задерживались. Я вернулся к своему, точнее, позаимствованному у дубровчанина, старому серко, и мы поспешили вслед за остальными. Ошибки в жизни чаще всего совершаются по незнанию, забывчивости или лености. Ты чего-то не знаешь, и даже если не поленишься узнать – то чаще всего ты забываешь то, что узнал. В тех же случаях, когда ты все-таки запоминаешь приобретенные знания, тебя все равно частенько одолевает лень, но ты уже ведешь себя в соответствии с тем, что знаешь. По крайней мере, со мной именно так и происходит.

Я быстро позабыл странную неблагодарность Абаза. Мы вступали в самую опасную зону на том участке пути. Тем временем нас догнал еще один караван, следовавший за нами. И теперь наша группа стала очень большой – около двухсот человек, вдвое больше лошадей и несколько телег. С нами поехали только двое военных, остальные задержались у речки. Но вообще-то караван был хорошо вооружен. Дубровчане даже мне подсунули какой-то старый мушкет, только мешающий мне скакать верхом. Я даже толком не знаю, как его применять.

В долине слышался бой барабана, которым дозорные оповещали нас, что путь свободен.

Гипнотический ритм, призывающий Страшный суд! Мы двигались в священном молчании – как дервиши, у которых от бесконечного вращения дорога выстроилась в прямую линию, а головокружение осталось. В мыслях мы поспешали, но нагруженные лошади не могли пуститься в галоп. Все, что мелькало по сторонам от нас, имело теперь особую полноту, насыщенность. Напряженное внимание оживляло даже деревья и ползучие кусты. Мне чудилось, будто я вижу глаза всех птиц и животных, хоть я и не знал, как бы они смотрелись, к примеру, на хвосте лисицы, таящейся в кустарнике. Солнце то пробивалось к нам сквозь ветви растений, то снова скрывалось – как цель, непрестанно от нас ускользающая. Нужно было как можно быстрее добраться до солнца, а оно упорно пряталось за обманчивым лесом, который нам еще недавно представлялся раем.

Одно дело, когда человек молчит в одиночестве, глядя на солнечный закат над долиной или на отвалившуюся подошву сапога, когда молчат двое влюбленных, прогуливаясь по берегу быстрой реки, или семья, собравшаяся у очага, когда на улице завывает зимний ветер. И совсем другое дело – когда молчат двести человек, идущие по мрачному лесу, ориентируясь по звуку барабана из долины.

Конечно, то был не первый раз, когда я поддался страху. Но из-за головокружения, пережитого тогда мной под звуки барабанов в лесу, мне показалось, будто я ненадолго превратился в землю, по которой стучали копыта лошадей. Я сотрясался от каждого шага. На лбу проступила испарина. А в голове промелькнула мысль о Боге.