Дракон в свете луны

— Ким Рэ Вон назначает встречу? — догадался Чун Сок. Нагиль скомкал записку и отбросил в сторону, к остальным клочкам бумаги, в которых прятались неудачные планы по объединению армий.

— Да, — кивнул он. Подумал, стоит ли говорить все пуримгарра начистоту — и не стал продолжать. Если Рэ Вон назначил встречу, Нагиль явится. Один, без провожатых. Пусть Рэ Вон и служил теперь японскому генералу, свое слово должен был держать — он не станет чинить препятствий Нагилю.

Когда они прощались в Храме Воды — так давно, что Нагиль начинал забывать моросящий дождь и холод, никак не связанный с туманом на горе у Храма, — хён сказал ему, что они останутся братьями, несмотря ни на что. Ни в первую войну, когда никто ничего не знал о Рэ Воне, ни после, когда понял, что он присоединился к Тоётоми, Нагиль не сомневался в этом. Война развела их по разные стороны, но врагами они так и не стали.

По крайней мере, в это хотелось верить всеми оставшимися в сердце силами.

— Собери два отряда на девять человек каждый. Только Чешуя140, — сказал Нагиль Чун Соку. — Остальным прикажи отдыхать, и пусть будут готовы к наступлению японцев.

— А отряды? — спросил Чун Сок.

— Отправятся навстречу Вон Гюну и к берегу Желтого моря. Только заходить будем со стороны Пустых земель.

— Вы тоже, капитан?

— Да. Присоединюсь ко второму отряду утром.

— Я могу отправиться вместо вас.

— Ты останешься в городе за главного. Найди Ли Хона, пусть помогает возводить укрепления на улицах. Или отправь его успокаивать женщин в монастыре. Я слышал, он рвался с ополченцами резать японцев у побережья.

— Только храбрился, — отмахнулся Чун Сок. — Его Высочество не станет ввязываться в битву без вашей поддержки.

Нагиль вздохнул, прикрыл на мгновение глаза. Веки отяжелели, словно налились свинцом. Ему необходимо было поспать.

— Его Высочество сильнее теперь, — заметил он. — И смелее. Новость о юджон-ёнг… — дыхание сбилось, слабый клочок дыма сорвался с губ. — Новость о ней сделала его серьезнее.

Чун Сок замолчал, но немое осуждение пульсировало во всем его теле, Нагиль чувствовал его даже на расстоянии в две руки между ними.

— А вас сделала слабее, — наконец, решился Чун Сок. Нагиль открыл глаза. Пуримгарра смотрел на него, не мигая. — Капитан, что, если она уже…

— Она жива, — оборвал Нагиль. — Мы бы поняли, будь это иначе.

Чун Сок нахмурился, окинул капитана внимательным взглядом и больше ничего не сказал. Поднялся на ноги, поклонился и вышел, пожелав спокойного сна. О покое не могло быть и речи, но Нагиль постарался сосредоточиться на мерном гуле за стенами башни, на стуке собственного сердца и на словах Рэ Вона, записанных символами драконьего языка.

Рассветное солнце заглянуло в крохотное окно надвратной башни и зацепило своими лучами ноги Нагиля. Он так и не нашел себе места и остался спать, прислоненный к стене, прямо на полу. Сон оборвался так же резко, как настиг его в беспокойной ночи, и первым делом он ощутил, как оставившее его на несколько часов напряжение, вернулось.

Нагиль подобрал записку Рэ Вона, спрятал ее за воротом чонбока и с трудом встал с пола. До часа Кролика оставалось всего ничего — времени на лишние мысли у него не было. Он покинул город через северные врата, оседлав свежую лошадь, стражники пропустили его, не выказав удивления, и редкие воины провожали его беспокойными взглядами.

Он скакал к побережью редким перелеском, чувствуя, как горит повязка госпожи Сон Йонг, что кочевала с ним от чонбока к чонбоку, из рукава за воротник и обратно. В записке Рэ Вона рядом с символом кролика — точкой с выгнутой черточкой-спиной — стояло чернильное пятно, слишком крупное, чтобы принять его за случайность. Пятно было похоже на солнце. Пока лошадь везла его к берегу мимо лагеря японцев у холма, Нагиль раздумывал, значит ли оно намек на Сон Йонг.

Она должна была быть живой. Нагиль не врал Чун Соку: случись что-то непоправимое, он узнал бы об этом первым.

Рыбацкие поселения в заливе опустели — лошадь беспокойно проехала первую деревню, ей под ноги кинулись бродячие кошки, сбежавшиеся на запах оставленной прямо в лодках рыбы. Нагиль спешился, потянул потревоженного коня за поводья. Они медленно прошли мимо пустых домов, в которые сквозь окна тянулись робкие лучи утреннего солнца. Люди оставили свои жилища с настежь распахнутыми дверьми, бросив все хозяйство. Они пришли к восточным вратам Конджу первым же вечером, испуганные и голодные. Со всех прибрежных деревень набралось не больше пары сотен людей, из них — почти половина женщин с детьми. Их расположили в монастыре, накормили, как смогли, и мужчины выразили желание присоединиться к ополчению.

Сражаться за свою жизнь было куда лучше, чем погибнуть от меча самурая, едва проснувшись.