Другая сестра Беннет

В последующие недели жизнь Мэри приобрела привычный для нее характер. Она завтракала в своей комнате, держась в стороне от утренней семейной суеты, и присоединялась к Шарлотте только тогда, когда полы были вымыты, юный Уильям накормлен, а распоряжения по поводу ужина отданы. Когда все были заняты, Мэри садилась за старое знакомое фортепиано и играла, пока ее пальцы не отнимались. В Лонгборне никто не боролся за место за клавишами, и риска, что кто-то превзойдет игру Мэри, не было. Во второй половине дня она, стараясь быть полезной, следовала за Шарлоттой в сад в ее фартуке, с ножом в руке, а иногда уходила с корзиной на птичий двор, чтобы собрать яйца. Каждый день проходил совершенно спокойно, и постепенно отчаяние, которое охватывало ее в Дербишире, смягчалось. Теперь оно превратилось приглушенную печаль, которую Мэри решила побороть, если получится. За обедом она заставляла себя не думать о том, как все было, когда они с сестрами сидели вокруг стола, а если видела Шарлотту сидящей за шитьем в кресле матери и пытающейся поймать свет совсем так же, как миссис Беннет, изо всех сил пыталась не отводить взгляд. Однако, несмотря на всю свою решимость привыкнуть к новому порядку вещей, Мэри все еще чувствовала укол боли, проходя мимо отцовской библиотеки, в которую до сих не осмелилась войти. Она отказывалась сопровождать Шарлотту в светских визитах, зная, что еще не готова противостоять любопытству своих старых соседей, которые без всякой деликатности захотят знать, что она собирается делать и куда намерена отправиться дальше. На эти вопросы у нее не было ответа, и Мэри предпочитала избегать подобных встреч, как только могла. Тем не менее в целом она находила спокойную рутину в Лонгборне достаточно приятной. Никто не беспокоил ее и не насмехался над ней, и она никогда не чувствовала себя беззащитно или неловко. Шарлотта была заботлива, но не чрезмерно опекала ее, и Мэри начала наслаждаться ее обществом. Прошло некоторое время, прежде чем до нее дошло, сколько времени Шарлотта ей уделяла. Как-то днем, когда они срезали последние тюльпаны, чтобы отнести их в дом, Мэри поразило, как редко они встречались с мистером Коллинзом и как мало времени муж с женой проводили вместе.

– Я полагаю, – осторожно спросила она, – мистер Коллинз очень занят делами в течение дня?

– У него действительно много дел, – ответила Шарлотта. – У священника почти не бывает личного времени.

– Но даже когда он отдыхает, он редко присоединяется к нам в саду или гуляет с нами вечерами. Ему нравится проводить время в одиночестве?

– Не думаю, что он понимает это. В настоящее время он очень занят сооружением небольшой беседки возле сада. Это было мое предложение, за которое он с готовностью ухватился. Большую часть работы он делает сам, и это очень полезно для его здоровья. Надеюсь, когда беседка будет закончена, получится отличное место для отдыха.

– Не хочешь пойти помочь ему, Шарлотта? Я вовсе не против остаться одна.

Шарлотта протянула руку и, выхватив особенно красивый цветок, быстро срезала его со стебля.

– Нет, спасибо, Мэри, я и так всем довольна. Скоро мы все снова встретимся за ужином.

Видя, что говорить больше не о чем, Мэри отложила ножницы, собрала цветы в аккуратный букет и направилась к дому. Обогнув тисовую изгородь, она заметила вдалеке мистера Коллинза. Сняв пальто и закатав рукава рубашки, он яростно копошился в земле. Она наблюдала за ним, пока тот не бросил лопату и, вытерев лоб рукавом, безутешно прислонился к садовой стене. Он не выглядел счастливым. Мэри резко отвернулась, чтобы мистер Коллинз ее не заметил. Это была печальная встреча, и она почувствовала себя так, словно вторглась в чье-то личное горе.

Несколько последующих вечеров она наблюдала за своими хозяевами совершенно по-новому. Шарлотта, с ее почтительной улыбкой, была невозмутима, как и всегда, но чем больше Мэри изучала мистера Коллинза, тем больше он казался ей обеспокоенным. Мэри видела, как часто он пытался поймать взгляд Шарлотты или завести с ней разговор, и как она всегда избегала его, стараясь не растерять вежливости. В конце концов, обескураженный, он больше ничего не говорил и молча отворачивался. Теперь Мэри не сомневалась в его душевном состоянии. Она была слишком хорошо знакома со страданиями, чтобы не распознать их в ком-то другом. Но почему, спрашивала она себя, мистер Коллинз так несчастен? У него был уютный дом, жена, о которой он мечтал, и здоровый сын. Что могло так огорчать его? Действительно, Шарлотта была не сильна в проявлении супружеских чувств и, казалось, не слишком любила публичные проявления привязанности, но она всегда изъявляла величайшее внимание к желаниям мужа, и ни намека на раздражение или злость никогда не слетало с ее губ. Родители Мэри не всегда жили в мире, но причины их недовольства были понятны и выражались совершенно отчетливо. Что бы ни беспокоило мистера Коллинза, это было далеко не столь очевидно.