Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Конечно, невозможно свести мыслителя столь сложного, как Сартр, к одному влиянию. Наряду с кожевским гегельянством Сартр был глубоко погружен в феноменологию Гуссерля и ее радикальную переделку в странно притягательную философию «подлинности» Мартина Хайдеггера. Он учился год у Гуссерля в Германии, готовя диссертацию о воображении. Затем преподавал в лицеях бо́льшую часть 1930-х годов, прежде чем был призван во французскую армию. Сартр попал в плен в Падуе в 1940 г., но был освобожден и по состоянию здоровья, из-за слабого зрения, комиссован. Он вернулся в Париж и снова стал преподавателем философии в лицее Кондорсе. Он был активным участником Сопротивления, но не настолько, чтобы представлять опасность, и этот опыт произвел на него неизгладимое впечатление, тогда как работа с коммунистическими функционерами в послевоенный период вдохновила его на антикоммунистическую пьесу «Грязными руками».

Сартр благоденствовал во время оккупации. Смог без купюр опубликовать в 1943 г. свой magnum opus

– «Бытие и ничто» и в 1945 г. стал сооснователем успешного журнала Les Temps modernes, редактором которого оставался на протяжении двух десятилетий. Не приняв орден Почетного легиона в 1945 г., философ не смог отказаться от Нобелевской премии по литературе в 1964 г., поскольку правила этого не позволяют. Но он не присутствовал на церемонии награждения в Стокгольме и потратил призовые деньги на социалистические цели. Сартр никогда не был членом Коммунистической партии, поскольку не верил в партии, как и в институты вообще. Но Les Temps modernes

под его редакцией всегда поддерживал коммунистические кампании. Более того, его политические разоблачения (типичным примером которых являются обвинения, адресованные его бывшему другу и соредактору по Les Temps modernes Альберу Камю) были откровенно сталинистскими. Точно так же, как его взгляд на современный мир был утопическим и близоруким. И это настолько сближает мыслителя с Французской коммунистической партией, что самопровозглашенное дистанцирование от нее выглядит всего лишь позой. Именно в поисках расположения партии Сартр запретил ставить пьесу «Грязными руками».

Сартр объявил Les Temps modernes

журналом, посвященным la littérature engagée (ангажированной литературе). Но под эту категорию никоим образом не попадают ранние литературные вылазки самого мыслителя: краткое исследование воображения, опубликованное в 1936 г., и роман «Тошнота» 1938 г., представляющие собой размышления о внутренней жизни и ее оторванности от мира действия. Справедливости ради следует сказать, что «Тошнота» изменила направление развития французской литературы, подарив ей новый тип лирического героя. Героя «Тошноты», Рокантена, переполняет отвращение к миру вещей. Он чувствует себя запятнанным своим воплощением, которое грубо и необратимо объединяет его с миром иным, чем он сам. Опыт тошноты возникает всякий раз, когда существование теряет «безобидность абстрактной категории» и становится вместо этого «самой плотью вещей». Потом он замечает, что «если ты существуешь, ты должен существовать до этой черты

, до цвели, до вздутия, до непристойности»[46]. Здесь мы впервые у Сартра в полной мере сталкиваемся со своеобразной трансформацией кожевской версии Другого, «не-Я», решительно выступающего против «Я» свободы и самосознания.

Отвращение Рокантена – une éspèce d’écoeurement douceâtre – контрастирует у него с чувством внутренней свободы. Он ощущает в себе способность отречься от мира, отказаться от его подавляющего вездесущия. Поэтому его отвращение находит более конкретную мишень, а именно других людей, и в особенности тех, кого он считает «буржуа», тех, чьи лица совершенно безосновательно светятся праведностью. Буржуа – это воплощение Другого, вездесущее отрицание себя. Рокантен созерцает погруженность представителей буржуазии в дела семьи и государства, то, как легко они находят утешение в религии, общественных собраниях и социальных ролях. И его ответом становится яростное отречение от всего этого. Буржуазия – это квинтэссенция ложных идеалов, живое свидетельство попранной свободы, памятник тем, кто предал самих себя. Что бы ни случилось, он-то себя не предаст. И история его отвращения – это история отказа принадлежать.