Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Поэтому мы не должны удивляться тому, как прокомментировал Сартр советское вторжение в Чехословакию. Коренной причиной «чешской проблемы», по его утверждению, был не социализм, а навязывание социализма, который не был «местного производства». «Причины, по которым люди выбирают социализм, имеют сравнительно небольшое значение; важно, чтобы они строили его своими руками» [Sartre, 1974, p. 86]. Виной Советского Союза было предотвращение этого естественного процесса. Современные якобинцы неизбежно должны использовать слово «народ» так, как применяет его Сартр, – как слово новояза, обозначающее абстрактную единицу, которая может «выбирать социализм» и строить его своими коллективными или хотя бы коллективизированными руками. И этот «народ» неизбежно должен рассматриваться как форма единодушия. Альтернатива – коллективное действие в отсутствие тотального согласия – слишком похожа на «институт», чтобы Сартр мог признать ее тем, чем она является, а именно лучшим, на что способны обычные люди.

Тем не менее в свете чешского опыта несколько удивительно, что такой гуманист и интеллектуал, как Сартр, все еще закрывает глаза на исключительно важный факт: бо́льшая часть «народа» на самом деле может отвергнуть

социализм как из-за его обещаний, так и из-за реальных достижений. «Народ» способен понять, что он не хочет «социализации средств производства», и может не поверить в «равенство», лишающее людей возможностей и свобод, которые они до сих пор воспринимали как нечто само собой разумеющееся. По Сартру, как и согласно Хобсбауму, жестокость революционного социализма обусловлена «требованиями времени» (но кто создал эти требования?). Ошибка Советского Союза заключалась в том, что он заставил чехов принять систему, которая подходила только для «русских крестьян в 1920 году», но не для «чешских рабочих в 1950 году» [Sartre, 1974, p. 100]. Это объяснение демонстрирует больше презрения к русским крестьянам, чем уважения к чехам.

Интересно, как Сартр представляет себе чехословацкое движение за реформы. Это движение, по его мнению, достигло вожделенного «единства интеллигенции и рабочего класса» [Ibid., p. 111]. Его мистической целью было создание «реальной тотализации, постоянно детотализируемой, противоречивой и проблематичной, никогда не замыкающейся на себе, никогда не завершенной, но все же являющейся одним единым опытом» [Ibid., p. 109]. Чешские рабочие «не призывали к возвращению к буржуазному либерализму, а, поскольку истина революционна, требовали революционного права говорить правду» [Ibid., p. 111]. Произнося заклинания в таком духе, Сартр укрепляется в своей вере. Вся правда становится собственностью революции, и ни один рабочий, когда пробьет его час истины, не сможет ничего сделать, кроме как присоединиться к революции. Возможность быть «буржуазным либералом» или антисоциалистом окончательно у него отнята. Старый ленинский лозунг теперь звучит противоположным образом: кто с нами, тот не против нас. Даже если он не на жизнь, а на смерть борется с тем, что делаем мы.

Предполагается, что рабочий должен выиграть от взаимоотношений с интеллектуалом. Но извлекает выгоду из отношений в первую очередь интеллектуал, который диктует их условия. Сочувственное рвение интеллектуала (по определению Руссо) основывается на слишком сильной и настоятельной эмоциональной необходимости, чтобы не быть тираническим. Если интеллектуалы оказываются безжалостными по отношению к рабочим, на которых проводят свои эксперименты, то отчасти потому, что видят мир в «тотализирующей» перспективе, открывающейся из «царства целей». С этой позиции они не могут воспринимать реальное, эмпирическое существование своих жертв. Рабочий сводится к простой абстракции не каторжным трудом на капиталистическом производстве, а пылкой риторикой левых интеллектуалов. Рабочий – это средство для торжества интеллигенции, и от него можно без колебаний отказаться, если он не выполнит своей задачи. Именно это от начала и до конца интеллектуальное уничтожение простого эмпирического рабочего сделало возможным его массовое истребление в обычном эмпирическом мире.