Двойня для Цербера

Вскакиваю на ноги и иду к выходу. Уже на пороге оборачиваюсь, чтобы убедиться, что Агния в порядке. Смотрит на меня огромными глазами, из которых слезы льются потоками. Бедная овечка. Перепугалась, видите ли, за мамку блаженную и брата-имбецила. Кому они нужны, а?

Обливаюсь горячим потом и пытаюсь унять взбесившееся сердцебиение. Чувствую себя крысой в лабиринте или героем шутера от первого лица.

Сношу всё и вся, что попадается на пути, и прорываюсь наружу. Нужно срочно к родителям. Пока своими глазами не увижу, что они в порядке, не успокоюсь.

Вены, омываемые изнутри чистым адреналином, пульсируют так, что грозят лопнуть. В голове полный трэш: смесь маминого смеха, батиных зычных разносов по всем поводам и жалобных всхлипов Агнии.

Выскакиваю на улицу и в момент промокаю, прошитый холодным осенним дождем. Темное небо простреливается молниями, а хлесткие порывы ветра охаживают голую грудь.

Ежусь и бегу к тачке, на лобовухе которой мечутся дворники, не справляющиеся с наплывом воды. Долблю кулаком в боковое окно со стороны водителя.

Рафа тут же распахивает дверь. Пялится на меня как на умалишенного.

— Вылезай, — ору я, перекрикивая раскаты грома.

— Что случилось, Олег Владимирович? — спрашивает он, выбравшись из теплого салона под проливной дождь.

— Не знаю, но хрень какая-то творится. Ты с Агнией будь. Не оставляй одну ни на минуту. Головой за нее отвечаешь. Я к родителям.

— Помощь нужна? — спрашивает он, коснувшись ствола, спрятанного под пиджаком.

— Ты оглох? — рявкаю я, взведенный как курок. — Сказал, с Агнией будь. Пляши перед ней и все капризы исполняй. В положении Ася, ей нервничать нельзя. Убеди ее, что все путем.

Лицо Рафы перекашивается от услышанной информации, вмиг лишившись привычной непроницаемости. Стоит и молчит, только быстро моргает из-за льющейся в глаза воды. Беременная баба для него — святыня, но сейчас мне не до китайских церемоний и раскуривания сигар.

Я отодвигаю Рафу в сторону, заскакиваю за руль и, взвизгнув шинами, срываюсь с места. Гоню, рассекая воду словно волны. На дороге ад. Мне нужно туда как можно скорее, а я плетусь, ориентируясь только по сумеречным огонькам фар впереди идущих машин.

Набираю номер мамы, вслух умоляя, чтобы она взяла трубку. Только гудки, от которых мертвеешь изнутри, и переключение на мразотную голосовую почту после. Не сдаюсь. Набираю номер бати. Аналогичный результат. Ладно, Олег, не психуй. Старики рано ложатся спать. Отец на морфине, мать в постоянном стрессе — ей не до отслеживания телефонных звонков.

Я рвусь туда, стирая шины и насилуя коробку передач. И, вместе с тем, боюсь войти в родительский дом. Точнее, боюсь увидеть, что опоздал.

Еще сегодня утром мне казалось, что меня ничем не напугать. А теперь кровь в жилах стынет, когда думаю, что родителей может не стать в любой момент, или, что с ребенком, который сейчас всего лишь эмбрион внутри ее тела, что-то случится.

— Блядство, — ору я, едва вписавшись в поворот и чуть не вмазавшись в отбойник.

Еще немного осталось — уже садовое товарищество показалось.

Подъезжаю к нужному участку, и вижу, что ворота нараспашку. Тут охрана как в банке — элитное место, но мать их всегда закрывает, да и гостей у родителей почти не бывает. Может, бате плохо стало, и скорая приезжала? При нем постоянная сиделка с медицинским образованием, да и мать позвонила бы, если что. Слишком много странностей. Не к добру.

Дом почти полностью погружен в темноту. Горят только окна родительской спальни на втором этаже и кухни на первом. Мама всегда гасит свет на первом этаже перед тем, как пойти спать. Она в этом педантична. Если не спит, что же трубку не взяла?

В загоревшихся висках колоколом бьется собственный пульс. Глаза не видят из-за плотной дождевой завесы. Ноги тяжелые как гири, а тело словно не мое — настолько непослушное. Я бегу к дому, а ветер все приносит мне ее мольбы не трогать. Это наркота виновата. Я много нюхаю в последнее время. Просто галлюцинации.

— Мам, — ору я, врываясь в дом.

В нос бьет тяжелый запах газа. Он удушливый, и голова сразу начинает плыть, словно меня только что спустили с карусели. Вбегаю в кухню и распахиваю окно. Делаю глоток мокрого, плотного воздуха, который на мгновение проясняет рассудок.

— Мам! Пап! — зову до боли в наполняющихся бытовым газом легких.

Кухня, как всегда, убрана и абсолютно пуста. И только на большом обеденном столе лежит газовый респиратор с большими круглыми фильтрами. Эта сука все предусмотрела. Уже теряя сознание, хватаю его и надеваю на лицо.

Спотыкаясь и падая, карабкаюсь по лестнице на второй этаж. Мокрые руки скользят по полированным перилам, а ступени кажутся бессчётными. Я падаю и опять встаю, но продолжаю двигаться вперед. В респираторе сложно дышать, глаза слезятся от газа.

Заваливаюсь в родительскую спальню и падаю на колени. Они лежат в постели совершенно невредимые и переодетые в пижамы. Мимолетная радость сменяется ужасом, когда я понимаю, что родители не двигаются.