Двойня для Цербера

Вскакиваю на ноги и бросаюсь к окну. Распахиваю его, впуская в газовую камеру живительный воздух, который остужает мое пылающее лицо.

— Мам, — зову я, сняв респиратор. — Просыпайся, надо на улицу. Утечка газа.

Она не отзывается. Я смотрю на грудь, покрытую белой сорочкой, пытаясь поймать хотя бы слабое движение. Ничего. Господи, неужели она не дышит?

Склоняюсь над мамой и прикладываю ухо к груди. Ничего не слышу — собственный пульс перекрывает даже раскаты грома.

— Мамуль, все будет хорошо, — обещаю я, промаргиваясь от слез.

Я же здесь. Я все исправлю. Вновь надеваю респиратор, потому что начинаю отключаться, и поднимаю тяжелое, как мешок с сырым песком, тело матери на руки.

Выношу ее в коридор и, бережно прижимая маму к себе, аккуратно, по ступеньке, преодолеваю лестницу. Подошвы скользят по покрытым лаком ступенькам, а ее миниатюрное тело кажется неподъемным.

Выношу маму из дома и укладываю на мокрый газон, за который она всегда так пеклась. Срываю с себя респиратор, в котором уже невозможно дышать.

Выдергиваю из кармана телефон и пытаюсь набрать сто двенадцать. Сенсоры не реагируют на касания мокрых, холодных пальцев, и мне удается набрать номер только раза с десятого.

— Что у вас случилось? — раздается безучастный голос оператора, который как благословение.

Сейчас приедут, и все будет хорошо. Бабла много — все сделают.

— Утечка газа, — выкрикиваю я. — Срочно нужна скорая.

— Пострадавшие есть?

— Двое, — кратко отвечаю я, диктую адрес и сбрасываю вызов.

Слезный ком перекрывает горло, и слезы смешиваются с дождем.

— Мамуль, ты потерпи, моя хорошая, — прошу я, поглаживая ее по восковой щеке.

Стаскиваю с себя куртку и накрываю ее, чтобы не замерзла.

Тело словно сковано цементной коркой, но надо вернуться. Там батя. Его надо побыстрее вынести.

Бегу, скользя на каждом шагу. Главное — двигаться, а не думать.

На середине лестницы начинаю терять сознание. Забыл напялить эту херовину на морду. Плюхаюсь прямо в пролете и натягиваю респиратор. Пытаюсь отдышаться и унять тошноту, которая выворачивает желудок наизнанку.

Ползу, с трудом преодолевая херовы ступени. Реву, но мой голос остается в респираторе, а в ушах грохочет пульс. Добираюсь до спальни и встаю, подтянувшись на дверной ручке.

Из последних сил поднимаю ссохшееся тело отца и взваливаю его на спину. Батя выглядит как живая мумия, но его вес невыносимо давит на плечи и шею, а каждый шаг дается с трудом.

Скриплю зубами, вою внутри себя, но преодолеваю чертову лестницу. Это настоящий ад. Оказавшись в холле, все-таки падаю вместе с отцом. Лежу и смотрю в потолок. До выхода метров десять. Переворачиваюсь на живот и, дав себе минутную паузу, встаю на колени.

Срываю респиратор и рывком поднимаюсь на ноги, наполнив своим рыком весь дом. Я не слабак. Я не сдамся.

Хватаю отца под подмышки и выволакиваю на крыльцо. Ноги подкашиваются, и я плюхаюсь на пятую точку. Укладываю его голову себе на колени и дышу, хватая добрые порции вкусного, как черная икра, воздуха.

Где-то вдалеке ревут сирены.

— Все нормально, бать. Не такое переживали, и это переживем.

* * *

Плечистые молодчики с пропитыми мордами почти синхронно спускают на широких полотнах гробы в могилы. Я смотрю на коробки с полированными, бликующими на солнце крышками, и все не могу осознать, что внутри мои родители. Жизнь изменилась навсегда, но сейчас не до ее переосмысления — на плаву меня держат только месть и Агния.

Эта мразь все продумала. Когда его прихвостень мне звонил, батя с мамкой уже не дышали. Он приказал бросить тот респиратор на стол, чтобы поглумиться надо мной. Чтобы посмотреть, как я жопу рву, спасая тех, кого уже не вернуть.

Я поднял на уши всех. Поставил раком пол-Москвы. И ничего. Все экспертизы как одна показали, что это был несчастный случай: просто утечка бытового газа. Респиратор же из мастерской бати, и на нем только его отпечатки. Вот только, как его мог принести в дом полуживой старик, у которого все вены сгорели от морфина?

Как бы я ни старался, не получается найти эту тварь. Даже звонившего не могу достать. Бьюсь, напрягаю все связи, вливаю в поиски кучи бабла, и результата — ноль. Это злит. Делает меня безумным. Заставляет метаться, не понимая, откуда прилетит очередной удар. Еще и Агния беременная. Ее защищать и обихаживать надо.

Внук — это последнее желание бати. Она при любом раскладе должна родить мне сына. Теперь у меня только две цели: найти и самолично кастрировать того, кто забрал у меня самое дорогое, и назвать ребенка в честь бати. Желание мести придает мне сил и дальше лютовать и нагибать всех и каждого.

Я присаживаюсь на корточки, зачерпываю пригоршню влажной земли, поднимаюсь на ноги и бросаю ее на отцовский гроб. Комки грязи глухо бьются о крышку, и этот звук кажется оглушающим, вызывающим контузию.

— Бать, я отомщу, — обещаю я, не чураясь окружающих меня скорбящих. Что вся эта кодла, вообще, блядь, знает о скорби? Приперлись, чтобы выслужиться или побухать да пожрать на поминках на халяву. — Я найду его и заставлю пожалеть, что на свет родился. И внук скоро будет. Владимиром назову.