Дворец райских наслаждений

На полу перед столом, за которым сидел мандарин, стояли на коленях три человека — двое взрослых и мальчик. Руки мужчины слева были скованы за спиной, в двух шагах от него возвышался стражник. В длинношеем пленнике с ручками и ножками-палочками доктор уловил что-то знакомое. Чувствуя, как в душе поднимается волна гнева, доктор узнал в несчастном А-ли.

Лейтенант шагнул вперед, сцепил над головой руки и поклонился.

— Да узреет суд иноземного доктора по имени Ай Дунь, — прокричал он.

— Суд узрел его, — хрипло ответил мандарин. — Офицер может идти.

— Согласно обычаю, обвиняемый должен встать на колени и поклониться до земли, — тонким голосом произнес Цзинь-лао.

— Иноземный доктор может не кланяться, — отозвался мандарин. — К тому же, казначей, он не обвиняемый. Как вы знаете, мы не имеем права судить его. Иноземцы находятся под защитой договора и законов экстерриториальности. Ни то ни другое мы не можем нарушить, — он повернулся к молодому человеку. — Насколько я знаю, князь, их еще не отменили. Или же я ошибаюсь?

— Боюсь, что нет, — улыбнулся юноша. — Какой стыд. Я был бы рад увидеть волосатого варвара, пытающегося поклониться так, как это делают цивилизованные люди.

— Можете продолжать, казначей, — произнес мандарин.

Пронзительным фальцетом, как того и требовал обычай, Цизнь-лао принялся зачитывать обвинение. Документ пестрел вычурными фразами, и доктору пришлось напрячь внимание и слух, чтобы ухватить суть его содержания. Аиртону казалось, что он слушал виртуозного оперного певца (он всегда считал, что все официальные церемонии в Китае строились по модели пекинской оперы), но Цзинь-лао был совсем не похож на опереточного государя с флагами, длинной бородой и толстым слоем грима на лице. Обвинение было целиком и полностью направлено против Аиртона. Доктор понял, что казначей, которого он раньше считал обычным чиновником, на самом деле его злейший враг. От внимания доктора не ускользнуло злорадство и торжество, сверкавшее в змеиных глазах Цзинь-лао. Казначей показывал пальцем, увенчанным длинным ногтем, на А-ли, но глаза то и дело поглядывали на доктора, завораживая его. Аиртон почувствовал, как лоб начал покрываться испариной, а по спине пробежал холодок страха. Цзинь-лао говорил о его детях. На суде в ямэне. Невозможно. Это какой-то сон, кошмар.

Обвинения, скрывавшиеся за пышными речами, были просты. Между детьми разыгралась ссора. Сын и дочь иноземного дайфу по своей зловредной природе напали на крестьянских детей, которые, вдобавок ко всему, были младше их. Такое поведение было вполне естественно для детей варваров, не знакомых с приличиями и обычаями своей собственной страны, не говоря уже о стране с цивилизованным обществом, где им была оказана честь находиться. Старший мальчик в деревне, увидев, как обижают его братьев и сестер, отважно бросился на помощь и заслуженно отделал иноземных забияк, оставив несколько синяков и царапин на теле докторского сынка. Все это было мелочью, недостойной внимания ямэна, поскольку зачинщики драки и так уже были сурово наказаны. Онако же иноземный дайфу,

удостоенный за успехи в нелегком труде милостивым расположением самого мандарина Лю Дагуана, варвар, которому в Шишане были пожалованы невиданные почести, показал свое истинное лицо, проявив гордыню и высокомерие. Возомнив, что никто не осмелится поднять голос против его чад, он нагло явился в ямэн и потребовал, чтобы вся мощь китайского правосудия обрушилась на головы невинных крестьянских детей — все ради того, чтобы насладиться местью за пренебрежение к нему и ко всем христианам, которых он представляет.

Доктор с удивлением увидел, что зевающий молодой человек, сидевший возле мандарина, при слове «христиане» нахмурился и энергично кивнул. Мандарин бесстрастно махнул Цзинь-лао веером, дав знак продолжать.

Цзинь-лао объявил, что был вынужден обсудить с иноземным дайфу все эти малоприятные вопросы прямо у ворот ямэна. Дайфу

вел себя абсолютно неподобающе. В ярости он принялся кататься в пыли, изрыгая ругательства, грубость и непристойность которых потрясла стражей до глубины души. Он рассказал Цзинь-лао наскоро состряпанную сказку, поведав, что на его детей напала банда мастеров боевых искусств. Вне всякого сомнения, он собирался ввести ямэн в заблуждение, дабы навлечь кару на невинных жителей деревни, с презрением отвергнувших христианское учение, которое он распространяет. Тут молодой человек, сидевший рядом с мандарином, снова энергично закивал. Таким образом, дайфу желал не только осуществить личную месть, но и покарать врагов христианской веры. Цзинь-лао попросил исходящего злобой дайфу ступать домой, что дайфу, в конечном итоге, и сделал, однако в ту пору еще никто не мог угадать, что за страшную месть он вынашивает в своем сердце.