Дым

Наконец очередь доходит до Томаса. Уже два человека влезли перед ним, так что пришлось защищать свое место локтями; он обменялся облачками задиристого дыма с полупьяным подмастерьем, пришедшим отправить письмо матушке. Томас просит два карандаша и пять больших листов чертежной бумаги. Клерк недоволен, но приносит товар; бумага уже потеряла первоначальную белизну. Пока его нет, Томас от нечего делать разглядывает каморку и замечает четыре объявления на стене, позади стула, на котором сидит клерк. На каждом нарисовано лицо. Чарли вышел очень похожим, только более юным и толстощеким. Ливию с опущенными глазами и в чепце просто не узнать. Сам Томас глядит зло: подбородок выпячен, брови грозно сведены. Самый странный вид у Джулиуса, чей портрет висит чуть в стороне: он испуганно смотрит из-под неровной челки. Клерк, вернувшийся с товаром, следит за взглядом Томаса, оборачивается в эту сторону и прищуривается.

— Да ладно, — бормочет он при виде немого ужаса, написанного на лице Томаса, и берет с его ладони несколько монет. — Ну, пропал, ну, ищут тебя. Награды ведь не обещано. Мне-то какое дело. — Он вручает Томасу сложенные пополам листы и отгоняет его от окошка: — Иди, иди, малец. Следующий.

Не успевает Томас прийти в себя и отступить прочь, как следующий посетитель уже нетерпеливо отталкивает его локтем.

Выскочив на улицу, Томас пробегает добрые полмили и останавливается, чтобы отдышаться. Дождь сменился моросью, но и ее хватает, чтобы купленная бумага намокла. Томас сворачивает листы, сует их под брючный ремень и продолжает стоять, весь запыхавшийся, возбужденный от своего бегства. За ним наблюдает нищий, сидящий спиной к дому. Вместо одной ноги у него торчит обрубок.

— Ты похож на кота, который умудрился сбежать с пирогом, — замечает он. — Пары пенни не найдется, приятель?

Томас смеется и подходит к нему.

— Тебе подают хоть что-нибудь?

— Конечно. Лондонцы добрые!

— Правда? — Томас пытается представить себе, как город головорезов подвизается на поприще милосердия. — Почему?

Нищий вскидывает плечи:

— Просто так. Из сентиментальных соображений, полагаю. Есть же у них сердце.

Томас удовлетворяется этим ответом и бросает монеты в кружку для подаяний, потом садится на корточки, чтобы поговорить с нищим лицом к лицу.

— Если бы ты мог… — начинает он, мысленно возвращаясь к двум очередям в почтовом отделении, — если тебе дали такую силу… Ты бы избавился от дыма? Сделал бы так, чтобы он не шел?

Нищий пожирает его глазами, мечтая об очередной монете.

— Конечно! — восклицает он. — Хватит, сказал бы я. К черту дым!

— В самом деле? И ты не будешь по нему скучать?

— А, тогда нет, — идет калека на попятный. — Оставлю все как есть. Что в нем дурного? Разве что от сажи портки натирают там, где не надо.

— А что ты думаешь о богатых?

— О богатых? — Он начинает с удовольствием подыгрывать. — Повесить! Повесить всех до единого.

— И королеву?

— Нет, она мне нравится! Повесить всех, кроме королевы!

— Что насчет любви? Есть ли она? Настоящая, чистая любовь — здесь, в грязном городе?

— Ну конечно есть! У меня есть малышка. Прижимаю ее к груди каждое утро так сильно, что мы раскаляемся посильнее углей.

— Держи, — говорит Томас и отдает ему последние пенни. — Ты честно заработал их. Ты, должно быть, самый мудрый человек во всем Лондоне.

— Само собой. И во всей империи тоже.

Томас возвращается около полудня. Кивок и взгляд — этого достаточно, чтобы Чарли стряхнул с себя меланхолию. Момент самый подходящий: миссис Грендель ушла за продуктами, Себастьян сооружает канализацию, а Грендель отправился известить священника о том, что несколько дней не сможет работать.

Ливия наблюдает за тем, как они принимают уже привычные для себя роли: взломщик и его сообщник. Газетчики назвали бы Чарли архиплутом — человеком, способным очаровать самую злобную ведьму. Особенно прекрасно то, что Чарли совершенно не подозревает о своем даре.

Действительно, все идет как по маслу. Чарли просто заходит в кухню, садится сбоку от стола, чтобы баронессе пришлось перевести взгляд на него, отвернувшись от коридора и двери в свою комнату. Наверное, думает Ливия, матери скучно. Вряд ли ей нравится сидеть взаперти, в компании строптивой дочери и ее друзей. Ей хочется принять ванну, совершить прогулку, покататься верхом по землям собственного имения. Но леди Нэйлор теперь вынуждена быть тюремщицей.

Тюремщица не может покинуть тюрьму.

— Вы знаете, что с Гренделем, — начинает Чарли, откровенный и бесхитростный даже в хитрости. — Себастьян говорит, что вчера Грендель сам рассказал вам все.

— Да. Пожалуй, мне следовало заметить раньше, но мои мысли были заняты другим.

— Вас это поразило?