Дымовая завеса

Тот подцепил лезвием горку красной прозрачной массы — сколько можно было, столько и подцепил, ухватисто сунул в рот, клацнул зубами и стремительно проглотил. Только кадык проехался по шее вверх-вниз, бугром приподнимая кожу, и затих.

— Да не спеши ты, Митёк, — осадил напарника бочкодел, — и бери поменее, чтоб вкус почувствовать. — Пробуй еще!

Митёк взял еще, с лязгом зацепил икру зубами и вновь мгновенно проглотил, не смог задержать икру во рту — ясно было, хороша икорочка, диво, а не икра, такое диво, что у напарника не срабатывает внутри некий жевательный тормоз, он не может остановиться, икра, не задерживаясь, сразу проскакивает вниз, оставляя ошеломляющее впечатление: неземная это пища, красная икра, для богов богами придумана. «Юный друг» гулко продернул кадык вверх-вниз — холостой звук, — сглотнул и с шипением втянул сквозь зубы воздух.

— Хар-рош товар!

Бочкодел заметил кусочек хлеба, сиротливо лежащий на подносе в стороне, проворно ухватил его, подцепил горку икры и отправил в рот, который сам по себе готовно раскрылся. Отправил вместе с хлебом, но хлеб вытащил обратно: он сюда пришел есть икру, а не хлеб. Его напарник повторил то же самое консервным ножом.

Через пятнадцать секунд банка была пуста, ни одной икринки не осталось, и компаньоны глазами уже выбирали вторую банку, выбрали и поглядели на хозяина.

— Ну что мне с вами делать? — вздохнул тот. — Ради закрепления наших отношений!

Со второй банкой напарники справились еще быстрее, дружно облизнулись, глянули друг на друга, и бочкодел провел рукой по воздуху, подбил итог:

— Все берем! Все! На десять тыщ рублей!

Снова появился коньячок, деликатесные бутербродики — по горке сладкой икорки, другого уже посола, наваленной на мягкие пшеничные кругляшики, нарезанные специальной формой. Торговое соглашение требовало, чтобы на него была поставлена печать.

— На будущий год я сюда снова приеду, — пообещал бочкодел.

— Почему только «я»? Мы! — обиделся напарник Митёк.

— Мы приедем! — поправился бочкодел.

— Ладно, ладно, — мягко осадил их нарядный адмирал, — сговоримся, созвонимся, спишемся, стелеграфируемся. Загадывать наперед не будем — как пойдут дела!

— Верно, фарт — штука капризная, — согласился с хозяином бочкодел, опрокинул коньячишко, повозил языком во рту: до чего ж вкусен напиток, до чего ж нежна закуска! И главное, человека они встретили хорошего, надежного. По глазам видно — надежный: глаза внимательные, умные, в сторону не ускользают, как у иного торгового деятеля — поглядишь в них, а они, словно два обмылка в воде, стремительно уходят вбок, пальцами будешь держать — не удержишь.

— Но все равно, как бы там ни было, буду ждать вас в следующем году, — закончил хозяин, одернул на себе нарядную куртку, скосил взгляд на одно плечо, на другое — на месте ли погончики с золотым начальническим шитьем? — А меня извините великодушно — надо прощаться: служба!

— Понимаем, понимаем, — покивали компаньоны, — корабль ждет, капитанский мостик, дубовый адмиральский стол с резными бортиками и двенадцатью телефонами, один из которых — правительственный… Нет, два правительственных телефона!

Обогретые, румянощекие, с блестящими от радости и того, что повезло, глазами посланцы солнечной Молдавии вышли на улицу. В тот же день договорились об отправке груза — нарядный хозяин помог им определить икру в аккуратный надежный контейнер и отправил в тихий молдавский город.

А вот там-то, в Калараше… Там-то и рвануло крупную бомбу, а тела компаньонов пришлось соскребать совками с кирпичных стен: ясские землепроходцы были размяты, изуродованы тем, что увидели в банках, потеряли речь и память.

Когда они открыли ящики с икрой, то икра оказалась только в тех банках, что находились сверху. В остальных была земля.

Нарядного хозяина, щедро угощавшего каларашских землепроходцев, естественно, не нашли: капитанская форма на нем была, конечно, отвлекающей — никакой он не механик и не капитан, а потом, человек, снявший с себя форму, меняется до неузнаваемости, словно бы это совсем другой гражданин, с другими чертами лица — один и тот же потерпевший редко его узнает, вот ведь как.

Балакиреву важно было понять, есть тут ниточка, что может привести к Лескину, в здешние сопки, в ключи и в речки, в поселок их или нет?

Вполне возможно, что есть.

Но тогда кто тот нарядный человек в кремовой капитанской тужурке? Балакирев придвинул к себе лист бумаги, исчеркал его геометрией — кружками, квадратиками, ромбами, треугольниками, обвел все это дымом — дым ведь рисовать легче всего, дети начинают учиться рисовать именно с дыма, а потом в сторонке начертил пять неровных продолговатых овалов, затушевал их и тоже обвел дымом. Получилась некая полуабстрактная картина.

Крутов картину принял, для него она не была ни абстрактной, ни полуабстрактной, ткнул пальцем в «геометрию»:

— Что это, Петрович?

— Ребус.

— А дым зачем?

— Горим, потому и дым.

— А это, конечно, отпечатки пальцев? — Крутов потыкал в неровные заштрихованные пятна, такие безмолвные и такие красноречивые, поглядишь на них — и холодок с мурашиками по коже бредет.