«В газете, если ты отстаиваешь свои принципы, аплодисментов не добьешься. Наоборот, ты своими руками рисуешь мишень у себя спине». Как она объясняет, «в прессе вообще возник новый консенсус, но, вероятно, он особенно заметен в этой газете: истина – не процесс коллективного исследования и открытия, а догмы правой веры, известные просветленным, работа которых заключается в том, чтобы донести их до всех прочих».
На одном уровне этот конфликт представляется спором о свободе слова в эпоху, когда показная добродетель, построенная на идентичности политика[19]
, и культура остракизма[20] осатанело крушат все направо и налево. Но здесь присутствует и другой уровень, более глубокий. Когнитивное разнообразие зависит от фреймов, которые в данном случае служат сырьем. И организации играют важнейшую роль в его наработке, что сложно. Даже Серая дама[21] потерпела здесь неудачу. Но насколько бы трудной эта задача ни была на уровне организации, она еще сложнее на уровне общества, где это важнее всего. Именно к этой теме мы сейчас и обратимся.8
плюрализм
сосуществование фреймов –
необходимое условие
выживания человечества
Офицеру гестапо она была симпатична. Миниатюрную молодую женщину, сидевшую напротив него, он допрашивал уже несколько дней. Выдвинутое против нее обвинение заключалось в ведении хроники того, как организации, учреждения и частные лица заменяли свои непохожие друг на друга картины мира на стереотипный марш антисемитской пропаганды нацистов. Агенты обыскали ее квартиру и нашли таинственные шифры: цитаты из философов на древнегреческом.
Офицер не понимал, что с этим делать дальше. Раньше он был следователем уголовной полиции, и его совсем недавно с повышением перевели в отдел, занимающийся политическим сыском. «Что же мне следует сделать с вами?» – спросил он вслух в ходе разговора.
Она считала, что у офицера «честное лицо». Когда она попросила сигарет, он принес ей несколько пачек. Когда пожаловалась на качество кофе, он устроил ей более приличный. В качестве взаимности она льстила ему, пока тот выстраивал одну очевидную ложь за другой и сплетал их друг с другом. Он пообещал отпустить ее, и, как и с сигаретами и кофе, свое обещание выполнил. Проведя восемь дней в берлинской тюремной камере, Иоганна Штерн – впоследствии известная как Ханна Арендт – вышла на свободу.
На дворе был 1933 год. Гитлер занимался консолидацией власти. 26-летняя Арендт понимала, что в следующий раз ей так не повезет. Поэтому она бежала из Германии, со временем осев в Париже. Нацисты начали «превентивно» сажать в тюрьму тех, кто придерживался других мнений и взглядов – или просто избивали их. Полный жизни, разноцветный Берлин, с его оперой и симфоническими концертами, политическими салонами и дерзкими кабаре, медленно переходил к единственному цвету – скучному, однородному серому.
И такое происходило не только в Берлине. Предыдущие десять лет крупнейшие города мира переполняли энергия и творческий порыв. Это было время процветания новых идей и свежих взглядов. Экстаз ощущался в работах итальянских футуристов, немецких экспрессионистов, французских дадаистов. Он был слышен в речах большевиков в Петрограде и радикальных политиков, источника непрерывной опасности для сменявших друг друга правительств Франции, итальянских анархистов в Массачусетсе и китайских анархистов в Сан-Франциско.
Двадцатые и начало тридцатых годов порождали невероятное изобилие фреймов – разных способов видеть мир. В Париже
«Всюду была атмосфера затянувшегося дебоша, – писал один литературный критик. – Оркестры играли слишком быстро». Это был кипящий котел политических, социальных, экономических и творческих идей. Капитализм, коммунизм и фашизм переплетались. Пацифизм и милитаризм боролись за превосходство. Кубизм и сюрреализм, ультраизм и минимализм, антисемитизм и нацизм. Все это испытывало столкновения, притяжение, отторжение, трансформацию.