Его величество

Полагая, что индивидуальное счастье главным образом в труде, он трудился бесконечно, до полного изнеможения. Работой жил и не понимал смысла жизни без труда. Завтра он уедет за границу, но и там не будет знать отдыха, а по давно заведенному им порядку станет знакомиться с местными достопримечательностями, посещать музеи, театры, ученые собрания, вступать в общения с учеными, писать путевые дневники, рассказы, наконец, довершать самое главное сочинение по политической экономии и читать, читать…

Министра радовало, что за границей уже не достанут интриги Мордвинова, князей Друцкого-Любецкого и Меншикова, долгие годы подкапывающихся под него. Князь Друцкой-Любецкий то и дело доказывал, что финансовая система Канкрина несостоятельна. Князь Меншиков не скупился на едкие остроты, переходившие из уст в уста. Мордвинов же писал обстоятельную критику на каждую роспись министра финансов, стараясь доказать, что Канкрин управляет финансами нецелесообразно. Были и другие недоброжелатели… Но сейчас он старался не думать о них.

Егор Францевич перевел взгляд с окна на аккуратную стопку папок с документами, выстроившуюся в правом углу стола. В этих бумагах, много раз проверенных, прочитанных, над которыми были проведены бессонные ночи, находился главный труд его жизни. В них была основа денежной реформы.

Получив тяжелое наследство от министра финансов Гурьева с чрезмерными долгами и низкими государственными доходами, Канкрин занимался упорядочиванием бюджета, не принимая вплоть до 1834 года никаких специальных мер поднятия курса ассигнаций. Сосредоточившись на совершенствовании денежного обращения, он заинтересовался исследованиями Михаила Михайловича Сперанского. Тогда пришла мысль, что основная задача министра финансов должна не просто заключаться в стремлении восстановления металлического обращения путем изъятия ассигнаций, а фиксацией их курса.

Теперь он понимал, что резкая критика предшественника была ошибочной. Кратковременное управление финансами Сперанским при содействии Гурьева ознаменовалось манифестом 1810 года, свидетельствующим о блестящих дарованиях и светлых намерениях государственного деятеля. На основании финансовой программы Сперанского бумажные деньги признавались государственным долгом, правительство обязывалось не прибегать к дальнейшим выпускам, все государственные деньги были признаны собственностью казначейства, и никакой доход не мог быть произведен без предварительного одобрения Государственного совета. Тогда именно в результате уменьшения количества ассигнаций произошла фиксация их курса. Канкрин считал, что курс ассигнаций должен быть равен биржевому курсу — 3,50 рубля ассигнациями, тогда, как у Сперанского — 3,60. Кроме того, период осуществления реформы по проекту Канкрина предполагался продолжительнее, чем у Сперанского.

В памяти возникали первые дни работы над проектом, когда требовались обоснования. Радикальная мера, предлагаемая им, означала не только восстановление ценности рубля — совершался переворот в денежном обращении.144

В стране не было единого курса. В Нижнем Новгороде платили за серебряный рубль по биржевому курсу 356 копеек ассигнациями, в Петербурге — 354, в Пскове — 362, в Вятке — 363. Были сильны колебания и простонародного курса. В Нижнем Новгороде, в Ярославле, в Москве надо было платить в том же 1837 году за серебряный рубль 420 копеек ассигнациями, в Вятке — 400, в Пскове — 380, а в Могилеве и Петербурге — 375 копеек.

Значительной оставалась разница между податным и вексельным курсом. Твердого, устойчивого измерения цен в стране не существовало. Казна считала на ассигнации и требовала, чтобы все сделки, контракты, счета писались и заключались на ассигнации. Официально денежной единицей признавался ассигнационный рубль — мера, которая постоянно то увеличивалась, то уменьшалась и притом не только вследствие каких-либо определенных экономических причин, но и вследствие произвола частных лиц, преимущественно торговцев. 145

«Тягостно положение было в городах, но в провинциальной глуши царил сплошной обман, страдало сельское население, — вспоминал Канкрин первые свои впечатления от чтения обзоров и докладных записок. — Крестьянин продавал хлеб, как и следовало по закону, на ассигнации, купец платил серебром, причем по большей части руководствовался не простонародным, а совершенно произвольным курсом, надувая тем самым мужика».

В недавно полученном им письме из провинции, корреспондент писал, дескать, простонародный курс никому не вредит так, как сельскому люду. Далее спрашивал: «Можно ли вести правильные расчеты, когда денежная единица постоянно колеблется?» — И сам отвечал: «Если бы все рассчитывалось на серебряные рубли, то нынешний простонародный курс не был бы возможен. Но вместо установленной законом денежной единицы в торговле водворилась денежная единица, не имеющая ни определенного веса, ни определенной ценности».